Запредельный человек - [77]

Четыре пули в теле и погоня на хвосте. Оставалось конца дождаться.

Я отполз к ближайшей стене и привалился к ней, пытаясь оценить свое состояние. Рука отказала, похоже, из-за раны чуть ниже локтя — я мог просунуть в нее кончик мизинца. С ногой было сложнее: бедро раздроблено, однако снаружи ран не видно, даже костюм не поврежден. Значит, пуля попала в живот и уже изнутри задела тазовую кость.

Это подводило меня к главному. Я просунул руку под костюм, нащупал именно то, что ожидал найти, и тут же отрубился.

Очнулся я, лежа на боку и целуя холодную мостовую. Чуть дальше по улице кто-то нырнул в тень. Я подумал достать небольшое устройство, которое Джесс отрекомендовал как надежное орудие ближнего боя, но пока ничего не происходило. Я вжался в камень и следил за окружающим одним глазом, чуть выше уровня земли.

Неизвестный, который нырнул в тень, черную и непроницаемую, снова вышел на свет, теперь ближе ко мне, пронесся по улице в мою сторону, остановился и, прежде чем взглянуть на меня, огляделся. Минка, женщина с синими волосами. Я уже открыл рот, готовый выдать дежурное бодренькое приветствие, но тут лицо Минки разбухло и стало расплываться, занимая собой все вокруг и закрывая свет. Я сдался, позволив темноте окутать меня.

9

Я слышал голоса:

— ...этот тип — оборотень — черный! А значит — срочный груз!

— Не спеши, тушка-то первосортная. Это тебе не донник. Его только подлатать, и мясник из непривередливых отвалит приличную деньгу...

— Потроха ему знатно покромсало, Твое Темнейшество. Не стоит он затрат на восстановление...

— А я говорю, латай его! Как раньше говорили, кот в мешке. Продадим по-быстрому, никто и не поймет.

— Не, разберем. Одно только сердце...

— У тебя что, нюх совсем пропал? На шкуру его взгляни! Белая и гладкая, как попка у модельки. — Плотоядный смешок. — Знаю не понаслышке... — Смешок стих, его сменила тревожная нотка: — Ба! А гражданская-то метка где? Гм-м-м... Должна быть татушка, без нее никак. Должна быть. У него...

— Хватит болтать! От разговоров одни беды. Режь аккуратно, и цена будет хорошая. Не жадничай, вот в чем секрет. Не жадничай и не трепись. Это не опустившийся холеный блатень. Этот жмуркин кот принесет нам удачу. Говорю тебе: режь его, только аккуратно!

— Жалко, цельная тушка... не то что обычно приносят. Хотя ты прав. Ладно, Дока. Руки, ноги, кишки, ну и, само собой, эпидермис. Только режь аккуратно, без следов...

Потом вмешался третий голос. Знакомый.

— ...тронет его этот мелкий поганый резчик!

— Дорогая, ты принижаешь достоинство Доки! Он лучший в своем деле, обучался, на минуточку, в «ВЕЧИНКОРПе»! И если бы не легкая несдержанность в том, что касается определенных неформальных моментов...

— Где Джесс?

— Кто его знает? Мы нашли только этого... Вернее то, что от него осталось.

— Он что-нибудь сказал?

— Дорогуша, он всецело занят выживанием.

— Помогите ему! Сами знаете, деньги — не вопрос.

— Оплата твердой валютой?

— Просто вылечи его!

— Ах, Минки, душка, я ведь человек добрый, но ты так скупа на любовь ко мне. Вот думаю, а стоит ли... — Сопение. — Ну ладно, Минки, сладкая. К тому же дядюшку Абдуллу ты обслужила на редкость качественно...

— Сделай с ним что-нибудь! Смотри, он же кровью истекает!

— Терпение, сладкая. Эта тушка в плачевном состоянии. Требуются дорогие внутренности. Печень ни к черту... паштет, одним словом. Еще бы, две пули! Где мне сейчас искать здоровую печень? Они на деревьях не растут...

— К счастью для тебя, они растут на людях. А у тебя этого добра навалом.

— Мне что, ради этого чужака кого-то из своих порешить?

— Нет. Ради своей сальной шкуры!

— Хм-м-м... Честно и прямо. Так уж получилось, что у меня есть свежая печенка, только что вырезали. Она чуть великовата для продажи, а вот этот здоровяк точно не будет возражать.

— Дай ему все что нужно. Просто вылечи его. Мне плевать, как ты это сделаешь!

Они еще долго препирались, но я перестал их слушать — боль растекалась во мне, как расплавленная медь в литейной форме. Потом донеслись тихие, плаксивые звуки, я не сразу сообразил, что они вылетают из моей глотки. Я постарался сдержать их, но не смог. И вскоре стонал в полный голос.

Кто-то дергал меня за руку, кто-то резал ногу. Впрочем, меня это не волновало. Мысленно я унесся прочь, в радужную даль, плыл на мягком облаке, почему-то утыканном иголками — всякий раз, когда я пробовал пошевелиться, они кололись. Ко мне подступились с ножом для свежевания, разделали на дольки и разложили на солнышке просушиться. Потом кто-то другой собрал их вместе и начал сшивать, ругаясь, как сапожник. Меня и это не сильно взволновало.

Через некоторое время голоса зазвучали громче, настойчивей. Я открыл рот, желая послать всех на хер, но в лицо ударил запах всех больничных коридоров, в каких мне довелось побывать, и я поперхнулся. А облако подо мной истаяло легкой дымкой. Дымка окутала меня, отрезала от света и звуков, и я, вращаясь, полетел в темное ничто.

10

Очнулся я в кровати, лежа, как трупешник, выставленный напоказ в витрине похоронного бюро. Комната была освещена, как сцена соблазнения из «Дона Жуана». На окнах во всю стену — тюль в цветочек и бледно-желтые бархатные шторы, на полу — мандариновый ковер, на стенах — парочка небольших картин: завихрения розового, оранжевого и жженой умбры. Еще тут была какая-то легкая мебель — казалось, нажми кнопочку, и она сложится.