Запредельник - [55]

Эти откровения коменданта одновременно крайне обеспокоили и разгневали Маккензи. В каком-то трансе он сидел рядом с телом Светлы, не в состоянии оторвать глаз от красных пятнышек на ее левом запястье.

Чем дольше он сидел так, тем больше ему казалось, что изуродованная рука Светлы символизирует для него тщетность и иллюзорность жизненной ценности. И теперь все его победы — и самая первая, одержанная на станции Пегас, и последняя, когда он был на волосок от смерти всего несколько часов назад, — вдруг показались ему пустыми и постыдными.

Ему вдруг вспомнился охранник со свернутой набок головой, и горечь наполнила его сознание. Желание бороться, победить и сокрушить неприятеля более не имели значения. Он вдруг подумал, что он мог бы добыть свободу для Светлы, если бы начал переговоры. А он ведь даже не подумал об этом. Он знал сейчас, что это была его вина.

«Что же мы здесь делаем? — с горечью подумал он. — Убиваем и калечим друг друга, чтобы защитить одну группу политических деятелей от другой? Но разве это так важно? Или человеческая жизнь, принесенная в жертву, оправдывается тем, что какая-то точка зрения превзойдет другую? Но неужели это стоит такой потери? И что же, в конце концов, заставляет нас поверить, что есть что-то более ценное, чем человеческая жизнь?»

Он вспомнил переполнявшую его жажду крови, когда он уничтожал рашадианских роботов, власть, которую он ощутил, стреляя из пистолета и наблюдая агонию созданных рашадианцами творений. Все бледнело перед этой ненасытной жаждой разрушения. «Так вот почему мужчин так тянет к сражениям? — спросил он себя. — Попытка убежать от собственной слабости в игре, где ставкой была человеческая жизнь?»

И вдруг весь во власти этого самокритичного настроения Маккензи почувствовал, как его сознание пронзила догадка. Он вдруг понял, что всю жизнь он играл сам с собой в героя. Он бесконечно боялся и колебался, но, несмотря на все его страхи, какая-то сила заставляла его лететь в Запределье и находиться там, в двух шагах от смертельной опасности. Вот почему он стал запредельником!

Потом он подумал о своем отце, которого никогда не видел. Он отрекся от свадебных клятв и обещаний, выбрав самопожертвование только для того, чтобы быть причисленным к пантеону легендарных героев. Наверное, Маккензи унаследовал это стремление первого запредельника, духовно вобрал в себя с поминальными слезами, впитал всем сердцем, принимая посмертные почести, погружаясь в них душой без единой капли жалости. Его влекло к себе могущество смерти.

Дядюшка Джек однажды сказал ему нечто, поразившее его в самое сердце и навсегда запавшее в разум.

— Эй, парень, не стоит особенно печалиться о твоем отце. Мы все когда-нибудь там будем!

И эта реальность, это ужасное, не поддающееся сознанию столкновение с действительностью, превратило мучившее ребенка сожаление о потере отца в зрелую уверенность мужчины о неизбежности, неотвратимости судьбы, которая у каждого человека своя.

Он понял теперь это так же хорошо и ясно, как понимал все окружающее его, потому что обвиняющая отрубленная рука Светлы указывала на него безмолвно, осуждающе. И этот безмолвный приговор был сильнее, чем любое решение любого трибунала, когда-либо принятое.

Он замер в неподвижности, словно парализованный.

Наконец прибыл медицинский корабль, чтобы доставить Светлу в специальный лагерь, где все было подготовлено Сирусом Магнумом для ее лечения. Маккензи хотел сопровождать ее, но капитан корабля передал распоряжение Сируса остаться, чтобы немедленно доложить о произошедших событиях. Маккензи не задумываясь послал бы всех к черту, но вместо этого он покорно проводил процессию до взлетной площадки и проследил, как осторожно погрузили носилки со Светлой в эту воздушную скорую помощь. Когда корабль растаял в лазурной голубизне неба, он почувствовал, как что-то внутри него оборвалось.

* * *

Сирус сидел во главе широкого стола Центра Боевой Информации Кассерн Басалта, совещаясь со своими коллегами. Прошло несколько секунд, прежде чем он заметил Маккензи и обратился к нему.

— Пожалуйста, присядьте. Я освобожусь через несколько минут.

Но не успел Маккензи взять стул, как совещание окончилось, и помощники Сируса собрались расходиться. Сирус вновь обратился к нему:

— Как дела, Ян? Приношу извинения, что не поздравил вас раньше в связи с успешным окончанием операции, но столько всего надо было сделать!

Маккензи угрюмо смотрел под ноги, ничего не говоря в ответ. Сирус внимательно смотрел на него некоторое время, а потом встал и, обойдя вокруг стола, приблизился к Маккензи.

— Я понимаю, что состояние лейтенанта Стоковик глубоко поразило вас. Как она? — спросил он, присаживаясь рядом.

Маккензи только пожал плечами в ответ. Он продолжал внимательно изучать следы чьих-то отпечатков пальцев, оставленных на поверхности ониксового стола.

— Не отчаивайтесь. Я попросил доктора Фронто наблюдать ее. Он лучший биокибернетик Конкордата, и он проследит, чтобы все было сделано как надо. Между тем у меня есть для вас важное поручение.

Маккензи поднял голову, заметно заинтригованный.

— Вы знаете, что я ввел военное положение. Я боюсь, что ваши предположения сбываются. Вовсю шла подготовка к восстанию. Весь контингент Службы Внутренней Безопасности взят под арест и в настоящее время находится во временной тюрьме, что под трибунами Колизея.