Запоздалая оттепель, Кэрны - [7]

— Ты откуда такой свалился? — оглядел его Кузьма.

— С таксопарка! Понял? Я там единственный, как шедевр! Оригинал-самородок! Неподражаемый и незаменимый! Водитель первого класса!

— Скажи, а тебе что, не хватило на полные портки, на настоящие? Почему ты в детских ходишь?

— Это шорты! Американские! Шик! Самые прикольные!

— Чего? — не понял Кузьма и, строго глянув на дочь, спросил: — Где эту шпану зацепила? Для того я тебя столько лет учил, чтобы ты вот с этим босяком связалась?

— Он хороший, пап! Я люблю его!

— Понятно, плесень? И кончай на меня брызгать! Меня любят! Замолкни, коль мои портки тебе не по кайфу, смотри, свои не посей! Идем обмоем знакомство! Понял? Пока я добрый! Не то сам осушу! А тебя пустой тарой уговорю! Не веришь? Запросто! — Достал из кармана бутылку водки, скрутил пробку. Отхлебнул. Протянул Кузьме: — Последний раз предлагаю! Повторять не стану! Знакомимся или разбежимся?

Кузьма глянул на дочь. Увидел мольбу в ее глазах.

— Знакомимся!

— Ну то-то! Пасуешь, плесень?! — Уверенно прошел на кухню. Следом за ним семенил Кузьма. — Максим Терехов я! Усек, старик? Торчишь ты от меня иль нет, свыкайся, кайфуй! У тебя, как знаю, полный дом интеллигентов и бабья. Так что мы с тобой — лишь двое мужиков! Умею я много чего! В том не сомневайся! На Севере ходку тянул. Червонец дали. Но полсрока смотали. И я уже три года на воле.

— Сидел! Аж на Севере? — перехватило дыхание от ужаса. Кузьма отшатнулся. — За что ж ты попал?

— В институте учился. В политехническом. Ну а с нами — иностранцы. Арабы, сирийцы, негры, черт бы их всех побрал. Ну, всей гурьбой сгребли нас на практику. На Урал. В Свердловск. На завод. Ну, работали, а вечерами, как и полагалось, веселились. Бухали. Я из группы нашей самый стойкий был. Меня даже с ерша не валило. Все потому, что голова моя тяжелей булыжника. Я один на всем курсе мог четверть самогона выжрать, запить пивом, а потом до утра па танцах куролесить — и хоть бы хрен. Но в тот раз и я перебрал. Чую, повело во все стороны. Вышел из клуба по малой нужде, а вокруг тьма, как у негра в жопе. Иду туда, где голосов нет. Наткнулся на что-то твердое, каменное. Выссался, проблевался в свое удовольствие. Аж на душе потеплело. А когда и в глазах просветлело, вижу — передо мной комсорг курса стоит. Ощерился. И лопочет, что я, нечисть, памятник вождю революции осквернил от самой кепки до сапог. Я расхохотался. И выпердел назло ему гимн Советского Союза. Что и говорить, здорово тогда у меня получилось. На последнем бздехе открыл глаза, а меня однокурсники кольцом окружили. Хохочут до усеру. Негры и китайцы, сирийцы и индусы животы понадорвали. Просят повторить на бис. Я им еще продлил сольный концерт. Меня за это всю ночь водкой поили. Понравилось. А утром вызвали к директору завода. Там меня уже ждали — с опохмелкой. Вывели через черный вход, впихнули в «воронок». И повезли… Я ни хрена не понимал. Но вскоре объяснили. За осквернение памятника Ленину и надругательство над государственной символикой в присутствии иностранных студентов — десять лет заключения. Я офонарел. Выходит, наедине с самим собой — можно? Да и что я сделал этому гимну, какой исполнил не фальшивя? Он от того что-то потерял? Да и Ленина лишний раз из брандспойта помыли. Он, может, мне бутылку задолжал за помывку внеочередную. А меня — на Колыму… Пять лет я там в руднике чертоломил. Вместе с такими же дураками, как сам, золото добывал. Пока не добралась до нас прокурорская проверка. Она и мое дело изучила. Аж на шестом году выдернули меня из барака среди ночи. В машину вбили кулаками. Мол, велено в Магадан доставить с рудника. Я и спроси: «Зачем понадобился там?» «Душу с тебя выпустят!» — скалится охрана.

Я и вовсе окосел. За что? Ну да уже поехали. А мне жутко. Ведь вины своей я и на суде не признал. А ну, думаю, еще прибавят сроку? Но втолкнули в кабинет. Там двое. Спросили фамилию. Недолго порылись в бумагах. Нашли. И говорят: «В ваших действиях отсутствовал состав преступления. Не доказан умысел. За хулиганство могли дать десять суток. Либо штраф — двадцать пять рублей…» Я как услышал, ноги и поехали. Где десять суток и где пять лет? Я первый раз заплакал, как баба. А эти двое говорят мне: «Вы свободны!»

И верно, тут же отпустили. Вернули все документы, даже студенческий билет. На кой он мне сдался после всего? Уж не до учебы! Домой скорее. К старикам. Приехал. Те, мои родные, уж и не чаяли увидеть меня живым. Целый месяц в себя приходил. А потом сдал на водителя после курсов. И в таксопарк. Мотаюсь по городу на своей кляче да вдруг вижу — знакомое мурло голосует на дороге. Я притормозил. Взял его, гада. Он меня не узнал. А я — враз. Ну и помчал, не спрося, куда везти, прямиком за город.

Он не враз врубился. Опомнился уже на окраине. Струхнул как падла! И лопочет: «Куда это вы меня везете?» «Сейчас увидишь!» — говорю ему. «Напрасно стараетесь. У меня нет денег». «Сам бы заплатил за эту встречу с тобой! — Врубил газу до отказу и в ближайший подлесок свернул. Выдернул его из машины и спрашиваю: — А помнишь, падла, Максима Терехова? Как ты его урыть хотел? Так вот не обломилось тебе, паскуда! Живой я!» И подвесил его кверху ногами на осине. Ох и заорал он! Ох и взмолился. Мол, пощади! Двоих детей имею! Ради них отпусти! Измолотил я его вдребезги. Весь черный был, когда его в подъезде оставил. И сказал, чтоб больше мне на глаза не попадался.