Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых - [4]

«Ее привели-таки — эту девочку с большими глазами под шапкой русых волос — в гимназию большую и шумную…» А она хотела рисовать, только рисовать. «Тягостные зимние дни сменялись такими жизненными, полными радостной работы вечерами… Приходил учитель^[18] — и начинался урок рисования. Но был ли это урок? Часов не было и учения не было… было светлое время, когда девочка с двумя гладкими косами через спину спешно перебрасывала на свою бумагу очертания и формы окаменевшего в привычной позе натурщика. Чтобы быть с ним наравне, ей взвинчивалась рояльная табуретка, а сверху кожаная подушка — и там, на своей вышке, забывала она всё: и гимназию, большой мертвый класс, и то, что уже 11 ночи… <…>

В городе есть таинственное красное здание с острыми башенками, к которому так тянет… Это Художественная Школа. Остается ходить, смотреть, как входят и выходят из него ученики… Там у них своя за стенами жизнь, таинственная и прекрасная. Еще год — и гимназия становится все более чужой, часы, проведенные в ней, все более томительными. <…> Учитель рисования кончает школу и уезжает в Академию… У них разговор с отцом: „Ей больше нечего делать дома. — говорит учитель, — нужно бросить всё и заняться серьезно. Остается поступить в Художественную Школу. У ней большие способности“. Но у нее был еще хороший слух, и она услышала и впитала в себя всё от слова до слова. Ну, да… В Художественную Школу… В это таинственное красное здание днем и вечером… Казалось, что может быть чудесней. И вот выковались слова: „Я поступаю в Художественную Школу…“ Отпор энергичный: „Этого не будет <…> пока не окончишь гимназию“. „Папа, это будет… Это будет…“» <…>^[19]

«Думается всегда об одном и том же… <…> Будет смешить коса… Заплетать, расплетать… Это будет мешать работать у мольберта. Кажется, нужно ее остричь… но это не так просто: это папина любимица — он сам ее расчесывает, сам моет… Отпор и победа: большие ножницы перерезали около шеи тугие пряди, коса тяжело свесилась в руки отца, в первый раз у него на глазах слезы… Во все стороны сыплются русые пряди…»

В этот миг бунтарской «победы» родился облик той Веры, которую знал, любил и столько раз рисовал Петр Митурич: интеллигентская «эмансипированная» девушка начала XX века с распущенными по плечам волосами и челкой, перехваченной по лбу лентой как обручем. Свободная художница…

«И в душу вливается какая-то растущая радость: краски, палитра, кисти… Этюды огромными бесстрашными мазками… Краски на носу, на щеках, на руках, на башмаках…»^[20]

Прямая иллюстрация к этой записи — «Филин» начала 1900-х — сильная смелая живопись: резкие крупные красновато-коричневые мазки лепят голову птицы с огненно-красным зловещим глазом и блестящим черным клювом.

В 1905-м Вера принята вольнослушательницей в Казанскую художественную школу. «Принимают не выше гипсового [класса]… ну что ж, начинай сначала… а там переведут. Перевели быстро, через месяц, в портретный…»

«Голова натурщика в папахе» — «академический», зрело-профессиональный рисунок.

«С девяти лет всё портреты, но все-таки рисуется чудесно, но видится всё по-иному. Но год прошел, другой год… Многих перевели уже… Терпение порвалось, надо выяснить. Ответ: „Ваши работы слишком обращают на себя внимание. Нужно, чтобы работы учеников не отличались одна от другой по приему. Ваша мозаичность — это предвзятость… Перемените манеру вашу, вы это можете, и мы переведем вас в следующий месяц. У вас большие способности и вам ничего не стоит…“ Не стоит… „Я не переменю… Просто я не приду…“ Быстро оделась и ушла. Как мучительно… Время стало ненужным, и дни — мертвыми»^[21].

1908. Лето, Крым, море… «А передать в красках, рисунке нет умелости, это все не то… хочется запечатлеть, вызвать какую-то сокровенную его тайну, и так временами хочется слиться с ним в одно. Волшебство моря — одно из самых непоборимых»^[22].

Вере 19 лет. «Поступила в студию Я. Ционглинского в Петрограде. С первых дней внимание перешло на мои работы. Я зовусь „барышня с квадратиками“… „Где это я училась… у кого? Таким необыкновенным приемам…“ „Меня этому никто не учил, наоборот“… Ведь за это за самое, за эти квадратики, я ушла тогда, еще девочкой, из первой художественной школы и весь этот долгий промежуток беспомощно мучилась, не имея возможности работать так, как хотелось, и не умея еще самостоятельно работать вне школы. Мои работы просят отдавать студии — для музея. Меня так угнетал этот-сразу-такой-успех: не так не он»…^[23]

Этюд Веры 1910-х годов — «Автопортрет». Тонкое, красивое — анфас — лицо в обрамлении густых кудрей. Нежный розово-перламутровый колорит. В этом этюде прекрасно видна манера Веры тех лет — пресловутые «квадратики»: мозаичные, видимо, не без влияния Врубеля, не сливающиеся друг с другом мазки, не лепящие, а как бы «инкрустирующие» форму.

«…Я вся ушла в свою первую — большую, громоздкую картину, первый творческий порыв (я не отнимала у ней ни минуты короткого зимнего дня, и только вечер отрывал от нее), я не представляю, какая она, но если бы можно было, я, верно, стала бы тогда работать сразу двумя руками…

Эта хотя бы неумелая, но горячечная работа совпала с одним обстоятельством… В неумелых поисках духовности я пробовала по-монашески „утончать тело“ постом, питалась… неделями солеными огурцами с хлебом!! Так, я думала, делается в монастырях, которые, часто сливаясь со сказкой, мерещились где-то в древнем лесу, чаруя своей напевной тишиной, плавными движениями келейных жителей, задумчивой бледностью лиц, и хотелось здесь, в миру, чем-то быть, как они… Теперь я уже не могу представить всего этого настроения, но кончилось тем, что здоровье от такого сюрприза сразу надорвалось, стали пухнуть ноги, отморозила лицо и руки, так что им было не до томной бледности… а руки не могли владеть карандашом или кистью. Так не вовремя взбрело то, что тогда вовсе не казалось нелепостью, и приходилось, как ни горько было, бросить работу, закончив самостоятельную жизнь… и уехать к родным. Правда, в такой чудесный уголок с запущенным парком»