Записные книжки - [16]

* * *

Cri du coeur[4] никогда не остается без ответа, хотя, как ни странно, он вовсе не всегда исходит из души; достаточно лишь убедительно симулировать его, и дело в шляпе.

* * *

Большой званый обед — это возможность предаться удовлетворению заурядных плотских аппетитов.

* * *

По воскресеньям дважды в день приходский священник толковал наиболее доступные места из Священного Писания; в течение минут двадцати он оделял свою неотесанную паству банальными суждениями, излагавшимися на низкопробной смеси цитат из Библии начала семнадцатого века и газетных штампов. Священник обладал редкой способностью горячо и пространно растолковывать вещи, очевидные самому недалекому уму. Свое красноречие он тратил на две регулярно чередовавшиеся темы: нужды бедных прихожан и нужды самой церкви. Он видел прямую связь между религиозными догматами и необходимостью раздобывать свечи для освещения алтаря и уголь для отапливания ризницы. А потому по воскресеньям он взял себе за правило выпалывать греховные ростки ереси, разъясняя своей многоумной пастве, состоявшей из деревенских невежд с детьми, самые темные места, касающиеся отношений между Богом-Отцом, Богом-Сыном и Святым Духом. Но с особым жаром изливал он испепеляющий гнев свой на лживых отступников: атеистов, папистов, сектантов, ученых. В своем презрении к теории эволюции он с трудом сохранял серьезный тон; перечисляя постулаты философов и мудрецов, он разметывал их, точно кегли, доводами своего не знающего страха и сомнения разума. Все это могло привести к весьма опасным последствиям, не будь прихожане неколебимо убеждены в истинности веры отцов, да к тому же крайне невнимательны к его проповедям.

1900

Когда сорокалетняя женщина говорит мужчине, что годится ему в матери, ему надо немедленно спасаться бегством, иначе она либо женит его на себе, либо измучит бракоразводным процессом.

* * *

Всегда следует культивировать собственные предрассудки.

* * *

Корнуолл. Ветер поднимал морскую воду чуть ли не с самого дна и темными глыбами обрушивал на скалы. Над головой тоже все было в безумном движении, истерзанные тучи неслись по ночному небу под свист, шипение и вой ветра.

* * *

Клочки разорванных туч мчались в вышине, словно натерпевшиеся мук безмолвные души, на которые обрушился гнев Бога-ревнителя.

* * *

Вдалеке простонал гром, одна за другой упали первые капли дождя — словно Божьи слезы.

Ветер был подобен возничему колесницы; напрягая все мускулы, лошади бились в постромках; возничий яростно ожег их кнутом, они вихрем понеслись вперед, и утреннюю свежесть прорезал долгий пронзительный вопль, будто объятые ужасом женщины пытались спастись от неминучей беды.

* * *

Я брел наугад; от мягкого грунта, изрезанного сотнями извилистых ручейков и покрытого бурым ковром палой листвы, исходил дух влажного перегноя, чувственный аромат нашей матери-Земли, во чреве которой беззвучно зарождалась жизнь. Ноги мои путались в длинных ветках шиповника. Там и сям, в тенистых уголках, зацветали примулы и фиалки. Чернели тонкие веточки бука, покрытые молодой, только распустившейся листвой, яркой и нежной. Настоящий изумрудный рай. Глаз был не в силах проникнуть сквозь этот замысловатый зеленый узор. Филигрань, опутавшая хрупкие веточки, была изящней, чем блеск листвы в летний дождь, изысканней, чем закатная дымка. Она так же не поддается описанию, как прекрасная в своей неизреченности мысль. От этого зрелища отлетали печальные думы о бренности жизни. А зеленый цвет был столь чист, что ум мой тоже очистился, и я ощутил себя почти ребенком. Кое-где вздымались над другими деревьями ели, невероятно высокие и прямые, как безупречно прожитая жизнь; и одновременно угрюмые, холодные, молчаливые. Слышалось лишь, как копошится в палых листьях кролик или скачет резвая белка.

Вечером, после дождя, раздался такой веселый птичий хор, что невозможно было думать о земле как о юдоли печали. Скрытый листвою, на макушке бука во весь голос распевал скворец; ему подсвистывали снегирь и дрозд. На дальней луговине бесконечно твердила свое кукушка, и откуда-то из-за леса вторила ей еще одна.

* * *

Грин-парк зимой.

Шел снег, легкий, как шаги ребенка. Снег прикрыл аккуратные дорожки, окутал белым саваном истоптанную траву, кругом, куда ни глянь, снег — на крышах, на деревьях. Над головой низко нависло небо, отяжелевшее от жестокой стужи, дневной свет стал серым и тусклым. Замерцала длинная цепочка круглых фонарей, в безлистых ветвях деревьев запуталась лиловая мгла, шлейфом зимней ночи плыла она вдоль самой земли. От пронзительного холода все другие цвета поблекли, только мгла лиловела, изысканно нежная, но холодная, холодная до того, что терпеть эту стужу было почти не под силу усталой душе. На фоне снежной белизны грозными темными громадами высились дома на Карлтон-Хаус-Террас. День истаивал в призрачной тиши, и даже закатное солнце не пробило пелены туч. Свинцовое небо потемнело; окруженные бледным ореолом, ярче засияли фонари.

* * *

Лондон. Закатные облака походили на исполинское крыло архангела, летящего в поднебесье свершать возмездие; и его тень с огненно-красным отливом бросала на город зловещий свет.