Записные книжки - [113]

* * *

Когда мы выиграем войну, я всей душой надеюсь, что мы не настолько поглупеем, чтобы вообразить, будто победили благодаря неким достоинствам, которых нет у наших врагов. Было бы большой ошибкой уверить себя, что мы одержали победу благодаря нашему патриотизму, храбрости, верности, честности и бескорыстию; они бы нам не помогли, не имей мы возможности производить в огромных количествах оружие и обучать колоссальные армии. Победила не правота, а сила. Что еще можно сказать о нравственных ценностях: только то, что если нация в целом не блюдет их, она, как видно на примере Франции, упустит, а то и вовсе не сочтет нужным обеспечить себя средствами защиты, без которых не отразить врага. Глупо было бы отрицать, что у наших врагов в почете кое-какие из тех же нравственных ценностей, что и у нас: это, как минимум, храбрость, верность и патриотизм. Но в почете у них и кое-какие ценности, которые мы отрицаем. Не исключено, что получи они власть над миром — что и было их целью — через сто лет их нравственные ценности мы приняли бы так же безоговорочно, как и те, что мы почитаем сегодня. «Сила права» — жестокие слова, и поэтому мы относимся к ним с предубеждением, тем не менее они неоспоримы. Из этого следует вывод: нация должна быть уверена, что у нее есть сила защитить свою правоту, как она ее понимает.

* * *

Олдос в первой из своих «Семи медитаций» пишет: «Бог есть. Это изначальная данность. Благодаря этому мы можем открыть сами, путем непосредственного опыта, что мы существуем». Бог у него выглядит круглым дураком!

* * *

Нелегкую задачу ставят перед собой те философы, которые стремятся поместить прекрасное в ряд других абсолютных ценностей. Называя нечто прекрасным, подразумеваешь, что оно вызывает в тебе некое чувство; но что такое это нечто, зависит от самого разного рода обстоятельств. Однако что это за абсолют, если он зависит от склада ума, впечатлений, моды, привычек, полового инстинкта и новизны? Казалось бы, раз некий предмет признан прекрасным, он, по самой своей природе, должен вечно сохранять красоту в наших глазах. Так нет же. Нам он прискучивает. Привычка порождает если не презрение, то безразличие; а безразличие — смерть для эстетического чувства.

* * *

Красота ценна, какой бы предмет ни был ею наделен, но подлинно ценной она становится лишь если возвышает душу и помогает воспринимать вещи более значительные, или вызывает чувства, помогающие их воспринимать. Но что такое, черт меня подери, душа?

* * *

Некоторые ощущения, вызванные событиями внешней жизни, способны пробудить то, что принято называть эстетическим восторгом. Но у него есть одна странная особенность: восторг может пробуждать и искусство не слишком высокого пошиба. Нет оснований полагать, что «Цыганка» Балфа вызывает менее искренний, подлинный и благотворный восторг, чем «Пятая симфония» Бетховена.

Теоретики искусства, которые объявляют абсолютом красоты то, что почитается таковым людьми с тонким, развитым просвещенным вкусом, слишком самонадеянны. У Хэзлитта, несомненно, был просвещенный, развитый и тонкий вкус, и тем не менее он ставил Корреджо вровень с Тицианом. Когда в пример приводят художников, чьи прекрасные творения представляются верхом совершенства, чаще всего называют Шекспира, Бетховена (а если это высоколобые знатоки искусства — Баха) и Сезанна. В случае с первыми двумя (или тремя) их, наверное, нельзя опровергнуть, но на чем зиждется их уверенность, что Сезанн будет восхищать последующие поколения также, как наше? Не исключено, что наши внуки отнесутся к нему так же холодно и равнодушно, как мы сегодня относимся к художникам Барбизонской школы, которыми некогда восхищались.

За мою жизнь эстетические оценки не раз круто менялись, так что суждения современников не представляются мне вескими. В отличие от Китса, я не считаю, что «Прекрасное пленяет навсегда». Прекрасное вызывает особое чувство в определенный момент и, если уж так случилось, дает все, чем может одарить. Глупо презирать людей, которые не разделяют наших эстетических пристрастий. Все мы этим грешим.

Видимо, физический облик расы, а с ним и идеал красоты, может измениться за жизнь одного-двух поколений. В пору моей юности красивой считалась англичанка с высокой грудью, тонкой талией и широкими бедрами. В ней виделась будущая многодетная мать. Теперь красивой считается англичанка тоненькая, узкобедрая, плоскогрудая и длинноногая. Не исключено, что такие фигуры вызывают восхищение, так как нынешние экономические обстоятельства не позволяют иметь много детей, и сложение, приближающееся к мужскому, привлекательно тем, что предполагает бесплодие.

Если судить по картинам и фотографиям, американец прошлого столетия был поджарым и долговязым, с резкими чертами лица, крупным носом, тонкими губами и волевым подбородком. Теперь пришлось бы немало потрудиться, чтобы найти человека, обладающего сходством с тем дядей Сэмом, какого любили изображать английские карикатуристы. Сегодняшний американец — пухлый, круглолицый, черты лица у него мелкие, чуть смазанные. Старится он плохо. В Америке встречаешь множество красивых молодых людей; но лишь немногие из них сохраняют привлекательность в пожилом возрасте.