Записки ящикового еврея. Книга вторая. Ленинград. Физмех политехнического - [134]

19. Во время Второй мировой Берлинская ВТШ сильно пострадала, и главный фасад с портиком был снесен. Восстановили заднюю часть главного здания, три из пяти внутренних дворов, до строительства которых в Петербурге не дошли руки.

Итак, после войны высокий ренессанс остался только в главном здании ленинградского Политехника и во внутренних дворах теперь уже Технического университета Берлина в Шарлоттенбурге.

19. «Размышлениями об университетах в немецком смысле», Шлейермахер описал университетские свободы преподавания для немецких профессоров и обучения для их студентов: «Истинный дух университета состоит в том, чтобы внутри каждого факультета могла царить как можно большая свобода… Предписывать профессору, что он в установленное время из года в год должен повторять одно и то же, означает настраивать его против собственного же занятия, а также брать на себя вину в том, что его талант тем скорее увянет. Конечно, следует позаботиться о том, чтобы в течение такого промежутка времени, какой обычно проводят в университетах, все существенное из каждой области действительно бы читалось. Указание же каждому преподавать свой предмет должно быть как можно менее формализованным и более гибким, так что два преподавателя без дальних толков могли бы обмениваться обязательствами, которые им были поручены. Итак, каждому будет сохранена свобода, и целое тем самым не пострадает, но выиграет».

«Свобода студентов, которой они в сравнении с выпускающей их школой пользуются в университете, заключена преимущественно в отношении их умственной деятельности. В университете студенты не подчинены никакому принуждению, никто их не подгоняет, но и ничто от них не закрыто.

Никто не приказывает им посещать ту или иную лекцию, никто не может им сделать упрек, если они это делают неаккуратно или совсем прекращают посещение. Над всеми их занятиями нет никакого иного контроля, кроме того, который они сами добровольно предоставляют своему преподавателю. Они знают, что от них будет потребовано, когда они покинут университет, и какие экзамены им предстоят, но с каким рвением они захотят готовиться к этой цели и как его равномерно или неравномерно распределить, это остается полностью на их собственном усмотрении. Университет заботится лишь о том, чтобы им хватало вспомогательных средств для более глубокого усвоения учебы, однако насколько хорошо или плохо они ими пользуются, об этом (хоть такое и заметно) непосредственно все-таки никто не дает отчета».

Такой организации учебы несправедливо бросать упрек в том, что она позволяет молодым людям «безответственно и без пользы для себя тратить лучшее время своей жизни». Напротив, писал он, она нужна потому, что «целью университета является не учеба сама по себе и ради самой себя, но познание, и здесь не только наполняется память и обогащается ум, но в юношах должна возбуждаться, если это только возможно, совсем новая жизнь, высший, истинно научный дух. А это уж никак не удастся по принуждению; такую попытку можно предпринять только в атмосфере полной свободы духа». При этом возможность такого преображения учащегося юношества под действием науки Шлейермахер связывал именно с национальными особенностями немецкого характера. «Эта часть студенческой свободы зависит от нашего национального воззрения на достоинство науки, и нам было бы невозможно иначе обращаться с теми, кому мы предназначили стать обладателями этих знаний».

Эти принципы внедрены в немецкие университеты. Через сто лет в ЛПИ, даже на физмехе, об этом можно было только мечтать.

Первый семестр – начало

Олимпийский чемпион Гриша Крисс

24. Шпага ассоциировалась у меня с психологической трамвой. Однажды наш тренер по современному пятиборью в Киеве привел нас на мастер-класс к знаменитому тренеру Колчинскому. Тот опаздывал, и какой-то мелкий пацан предложил не терять времени и пока поработать с ним. Фехтование я любил, у меня получалось, но я проиграл почти всухую. Старшие разделись, чтобы с ним разделаться, но проиграли тоже. Как-то чувствовалось, что ему доставляет удовольствие куражиться над нами. Кто же знал, что мелким пацаном был Гриша Крисс, так и не прибавивший в росте, будущий олимпийский чемпион, который практически жил и чуть ли не ночевал в зале. Рост и длина рук имеет в шпаге большое значение, но Гриша был самородком, которого Колчинский не стал ломать, и он непонятно как и чем побеждал всех.

37. В 1929 году были выборы в Академию Наук. Гюнтер был ведущим математиком Ленинграда, учителем многих математиков (например, будущего комсомольца-академика Соболева) и единственным претендентом на вакансию академика. У Виноградова никаких заслуг не было – он не защищал ни магистерской, ни докторской диссертации, все степени и звания Советская власть отменила. Но, по словам Е.С. Вентцель, тогдашней студентки матмеха ЛГУ, он светился гениальностью. В чем она заключалась, сказать трудно, но все на это «велись». Ходил он в профессорах и на выборах в АН претендовал на звание членкора. У него были приличные результаты, но его известные работы были еще впереди. Он решил подстраховаться и отличиться перед советской властью. Несмотря на то, что он и тогда был националистом – ходил, например, в косоворотке, но тогда он был скорее юдофилом. Вместе с еще одним самоназначенным профессором Лейфертом (изобретатель «красных интегралов» [Вен07]) и своим аспирантом Сегалом, он повел компанию против старой буржуазной немецкой профессуры университета и, прежде всего, против Гюнтера и Фихтенгольца. Их не посадили (могли пришить саботаж), но, по-видимому, на представление в академики обком (во главе с Кировым) наложил вето. Николай Максимович ушел из университета, место академика оказалось свободным и на него избрали Виноградова! Членом партии он не был (тогда бы шел по партийному списку, см. главу Иоффе и Академия, а это было невыгодно властям), но всецело был «своим». Как академик он добился разделения Физмат института Академии Наук на два – математический (впоследствии им. Стеклова) и стал там директором и физический (впоследствии ФИАН им. Лебедева). Открытым антисемитом проявил себя, когда стало выгодно – во время войны. Родители математика Новикова [Нов] очень удивились, когда он им в Казани сказал, что «наши русские воюют, а евреи прячутся». Виноградов, Понтрягин и Садовничий несут ответственность за теперешнее, вызывающее сожаление, положение математики в России. Известно, что после изгнания евреев из науки уходят и таланты титульной нации. Когда нацистский министр образования Руст спросил великого математика Гильберта, правда ли, что математика Геттингена каким-то образом пострадала от удаления евреев, Гильберт ответил: «Нет, она не пострадала… Ее просто больше нет».