Записки военнопленного - [6]

Шрифт
Интервал

Первое мой авто-путешествие под конвоем (а всего за годы заключения мне довелось стать пассажиром автозака более ста раз) затянулось примерно на пять часов. Основную часть времени машина простаивала около КПЗ в других районах города, где скопились подобные мне арестованные, ожидающие конвоя в тюрьму. После того как автозак забрал последнего на сегодня пассажира, начался объезд следственных изоляторов. СИЗО на улице Лебедева — специзолятор ФСБ — СИЗО в посёлке Горелово — СИЗО на Арсенальной набережной — и, наконец, последняя остановка: Кресты.

Кресты — пожалуй, самая известная действующая тюрьма Петербурга. Построенные на берегу Невы уже более века назад тюремные корпуса Крестов, невзирая на все произошедшие в стране социальные катаклизмы продолжают выполнять своё предназначение. Силой государства здесь изолированы от полнокровной жизни тысячи людей обвинённых в совершении всех предусмотренных уголовным кодексом преступлений. Совсем молодые люди и убелённые сединой старики, бывшие депутаты и бомжи, наркоманы и профессиональные спортсмены, русские и иностранные граждане, мелкие воришки и руководители мощнейших ОПГ — любые формы криминального мира и человеческой жизни представлены среди заключённых СИЗО № 1. Кресты — тюрьма историческая. Когда-то здесь отбывал трёхмесячный срок наказания отец автора «Лолиты», лидер российских конституционных демократов начала XX века Владимир Набоков, отсюда бежал бандитский ужас Петербурга эпохи военного коммунизма — легендарный Лёнька Пантелеев. За пережившими поколения узников красными кирпичными стенами предстояло познать все тяготы лишения свободы и мне.

Выпрыгнув из автозака на асфальт внутреннего дворика, следом за конвоирами, держащими в руках пачки личных дел, я в числе десятка новоприбывших прошёл в подвальное помещение тюрьмы. Посреди широкого протяжённого коридора с закруглённым потолком вдоль стены находилась железная клетка, напоминающая клетки в залах российских судов. Только вместо скамьи подсудимых там стояла похожая на трибуну высокая стойка, за которой шелестели листами документов сотрудники СИЗО. Передача арестованных в ведение администрации учреждения состоялась после установления их личности. Сотрудник называл фамилию, после чего названный подходил к трибуне, отзываясь произнесением своего имени, отчества, даты рождения, статьи, домашнего адреса и суда давшего санкцию на арест. Сотрудник сверял услышанное с информацией содержащейся в бумагах и называл следующую фамилию. По завершении примитивной идентификации нас вывели в другой коридор и заперли в камере, где нам было суждено провести надвигающуюся ночь.

Это был так называемый «спальник» — камера для временного (от одной ночи до трёх-четырёх суток) содержания этапов. Как и следовало ожидать, обстановка камеры служащей перевалочным пунктом в бесконечных скитаниях пленников пенитенциарной системы отличалась непритязательностью: четыре/пятых площади занимали двухэтажные нары представляющие собой железный каркас заложенный отполированными телами тысяч зэков досками. На стенах и потолке я впервые увидел странное изобретение дизайнеров ГУЛАГа — так называемую «шубу» — толстым неровным слоем покрывающие поверхность цементные брызги. Свободному человеку сложно объяснить психологический эффект оказываемый шубой: традиционно слабое освещение создаёт подавляющее психику воздействие придавая атмосфере сюрреалистический характер — камера превращается в выдолбленную в глубинах гор безрадостную тёмную пещеру; кроме того в неровностях шубы находят убежище орды кровососущих насекомых, доставляющие зэкам множество беспокойств.

Расположившись на втором ярусе рядом с выходящим во двор окном с двух сторон намертво заблокированным решёткой из ребристых арматурин, я понемногу оглядел своих товарищей по несчастью. В большинстве, здесь были молодые люди тридцати-тридцати пяти лет, не выражавших ни малейших признаков озабоченности в связи с роковой переменой своей судьбы. Напротив — они выглядели возбуждёнными и даже воодушевлёнными, громко смеялись, шутили, предавались надеждам, которые я пока ещё не был способен оценить. На первый взгляд, все они казались уже прошедшими в прошлом суровую школу тюрьмы, что вполне подтвердилось следующим днём. Много говорили о грядущем распределении по жилым камерам («хатам») должном произойти после прохождения завтрашних формальностей, таких как медицинский осмотр и снятие отпечатков пальцев. Рассказывали, что всего пару лет назад приходилось проходить двухнедельный карантин — полмесяца жизни в таком же неустроенном спальнике; сейчас задержек с распределением никто не ожидал потому что «порядки в Крестах изменились». Говорили о том, что тюрьма «разгружена» и больше нет недостатка спальных мест, тогда как в 1999–2002 годах в шестиместные камеры централа набивали по десять-двадцать человек, и людям приходилось спать по очереди — в две-три смены, не говоря уже о других неудобствах причиняемых теснотой.

Тем временем откуда-то появилась пачка крупнолистового чая, кипятильник и литровая эмалированная кружка называемая на тюремном жаргоне «чифирбаком», по названию сверхкрепко заваренного чая «чифира», очень любимого почти всеми зэками. В камере отсутствовала электро-розетка, но это никого не смутило. Постоянно сталкиваясь в неволе со многими бытовыми трудностями, российские зэки преодолевают их, овладевая разнообразными специфическими умениями иногда способными сильно удивить свободного человека. Хозяин кипятильника ловко подключился к проводке освещения и вскоре, собравшись в кружок на верхнем ярусе нар, мы пили горячий чай настолько крепкий, что у меня внутри рта с непривычки всё онемело.


Рекомендуем почитать
В.Грабин и мастера пушечного дела

Книга повествует о «мастерах пушечного дела», которые вместе с прославленным конструктором В. Г. Грабиным сломали вековые устои артиллерийского производства и в сложнейших условиях Великой Отечественной войны наладили массовый выпуск первоклассных полевых, танковых и противотанковых орудий. Автор летописи более 45 лет работал и дружил с генералом В. Г. Грабиным, был свидетелем его творческих поисков, участвовал в создании оружия Победы на оборонных заводах города Горького и в Центральном артиллерийском КБ подмосковного Калининграда (ныне город Королев). Книга рассчитана на массового читателя. Издательство «Патриот», а также дети и внуки автора книги А. П. Худякова выражают глубокую признательность за активное участие и финансовую помощь в издании книги главе города Королева А. Ф. Морозенко, городскому комитету по культуре, генеральному директору ОАО «Газком» Н. Н. Севастьянову, президенту фонда социальной защиты «Королевские ветераны» А. В. Богданову и генеральному директору ГНПЦ «Звезда-Стрела» С. П. Яковлеву. © А. П. Худяков, 1999 © А. А. Митрофанов (переплет), 1999 © Издательство Патриот, 1999.


«Еврейское слово»: колонки

Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.


Градостроители

"Тихо и мирно протекала послевоенная жизнь в далеком от столичных и промышленных центров провинциальном городке. Бийску в 1953-м исполнилось 244 года и будущее его, казалось, предопределено второстепенной ролью подобных ему сибирских поселений. Но именно этот год, известный в истории как год смерти великого вождя, стал для города переломным в его судьбе. 13 июня 1953 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли решение о создании в системе министерства строительства металлургических и химических предприятий строительно-монтажного треста № 122 и возложили на него строительство предприятий военно-промышленного комплекса.


Воспоминание об эвакуации во время Второй мировой войны

В период войны в создавшихся условиях всеобщей разрухи шла каждодневная борьба хрупких женщин за жизнь детей — будущего страны. В книге приведены воспоминания матери трех малолетних детей, сумевшей вывести их из подверженного бомбардировкам города Фролово в тыл и через многие трудности довести до послевоенного благополучного времени. Пусть рассказ об этих подлинных событиях будет своего рода данью памяти об аналогичном неимоверно тяжком труде множества безвестных матерей.


Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции. 1874-1920 гг.

Мемуары Владимира Федоровича Романова представляют собой счастливый пример воспоминаний деятеля из «второго эшелона» государственной элиты Российской империи рубежа XIX–XX вв. Воздерживаясь от пафоса и полемичности, свойственных воспоминаниям крупных государственных деятелей (С. Ю. Витте, В. Н. Коковцова, П. Н. Милюкова и др.), автор подробно, объективно и не без литературного таланта описывает события, современником и очевидцем которых он был на протяжении почти полувека, с 1874 по 1920 г., во время учебы в гимназии и университете в Киеве, службы в центральных учреждениях Министерства внутренних дел, ведомств путей сообщения и землеустройства в Петербурге, работы в Красном Кресте в Первую мировую войну, пребывания на Украине во время Гражданской войны до отъезда в эмиграцию.


Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.