Записки военнопленного - [18]

Утром помятый надзиратель со злым невыспавшимся лицом открыл дверь и я уже полностью одетый и внутренне подготовленный к судебному спектаклю вышел из камеры. Мы дошли до стакана у корпусной, где сидели на лавках человек восемь затребованных судами заключённых. По вьющейся спиралью лестнице спустились на круг и, повторяя путь, пройденный в день приезда, подвальными закоулками добрались до широкого подземного коридора с закруглёнными сводами. Сотрудники тюремной комендатуры стоящие за обрешёченной трибуной всё так же шелестели листами документов. Передача заключённых конвою должна была произойти много позже, а пока нас заперли в камере-«собачнике».

Собачник — маленькая нежилая камера для содержания арестантов перед отправкой в суд. Как входишь, видишь протянувшуюся вдоль трёх стен прямоугольной буквой «п» узкую бетонную лавку. Чёрный туалет в углу сломан и издаёт шипяще-гудящие звуки, напоминающие о нечеловеческом пении тибетских лам. Под такую «музыку» можно медитировать и впадать в транс, да только релаксация не наступает: каменный подвальный холод пронизывает до костей, прокуренный воздух буквально электризован током напряжённых переживаний. Не понимаю, зачем перед судом сюда сажают зэков? В пять, а иногда и в четыре часа утра собачники заполнены людьми, тогда как автозаки забирают первых пассажиров только в десять. В тесных подземных гробницах заключённые стоят и сидят без движения по пять-шесть часов, заражаясь подавленным настроением и пессимистической направленностью мыслей. Аскетичное, даже по сравнению со спартанской обстановкой стандартной тюремной камеры, сырое и тёмное помещение собачника несёт функцию предсудебного чистилища, где в многочасовом ожидании конвоя люди остаются наедине с одними мыслями и каждая мысль о ждущем их приговоре.

Присев на самый край железобетонного сиденья (заляпанные цементной шубой стены вдобавок побелены и нельзя прислониться, не испачкав одежду), я первым делом попробовал вздремнуть. Бессонная ночь давала о себе знать, глаза непроизвольно закрывались. Закрыв ладонями лицо, я уткнулся головой в сомкнутые колени и замер. Кажется, получилось! В собачнике повисла тишина, слегка разбавленная журчание туалета. Десяток таких же полусонных соседей-заключённых молча сидели, ничем не выдавая своего присутствия. Время стало вязким, тягучим как мёд… Здесь «вечность пахла нефтью»… С мыслями о вечности я заснул, и мгновение спустя проснулся от холода. Уже две недели как в Петербург пришла календарная весна, снег на улице давно растаял, и температура воздуха показывает стабильный плюс, но в бетонном склепе крестовского собачника более чем прохладно. Ледяные щупальца могильного холода проникли под одежду, и меня пробрала дрожь; спать перехотелось. Тогда я достал прихваченную с собой брошюрку Григория Явлинского «Что случилось с Россией? Она утонула во лжи и предательстве» и стал читать. Лидера демократов оказался в теме и после слов о готовом плацдарме для установления профашистской диктатуры в РФ, я тоскливым взглядом окинул собачник, мысленно с ним соглашаясь. — Перед глазами неровная чешуя динозавра — покрытая серыми хлопьями пыли белая стена в шубе, в тугом воздухе повисли синие перья табачного дыма, развешанные по углам кружева паутины чуть колышутся от лёгкого сквозняка. — В самом деле, государство, устроившее для людей собачники вполне можно назвать протофашистским в хрестоматийном понимании этого слова. Конечно, тут нет расовой дискриминации и тому подобного, зато попрание человеческих прав возведено в ранг государственной политики, так что осознаёшь себя не гражданином европейской державы, а бесправным подданным какой-то восточной деспотии. Однако чтение пришлось отложить: освещение неподходящее, да и голова забита совсем другим. Почему-то вспомнился следователь Тихомиров объясняющий, что не смотрит теленовостей, потому что теперь «всё как при Брежневе». Сидя в подвале Крестов потерять временные ориентиры оказалось намного легче, чем перед телевизионным экраном. В этом месте присутствие современной цивилизации никак не угадывалось: электрический свет не отличался от мерцания газового рожка или масляного светильника; подвал мог быть узилищем царского равелина и подземельем средневекового замка. Пробивающийся сквозь запыленный плафон тускло-жёлтый электрический луч фрагментарно лёг на серое лицо сидящего напротив арестанта — ископаемой мумии древних времён… Я мёрз; казалось, ноющий холод поселился внутри тела; я чувствовал боль. Колени сводило от невозможности поменять позу; всё что оставалось — без числа сгибать и выпрямлять озябшие ноги. На улице светало…

Мучения продлились пять часов. После девяти во двор начали подъезжать автозаки, и к пытке добавился новый элемент: не заглушая моторы, машины задом подгоняли вплотную к стене, где на уровне выхлопной трубы размещались окна собачников. От выхлопных газов густо перемешанных с дымом сигарет заболела голова. Когда, наконец, пришёл сотрудник и позвал меня на выход — радости не было предела. Ещё одна пофамильно-статейная перекличка и мы вышли во двор к автозаку с распахнутой боковой дверью.