Записки военного врача - [9]

— Товарищ Вернигора, на соллюкс!

— Сейчас, доктор! Сейчас! — засуетился краснофлотец, заметно волнуясь.

Это и понятно. Бинты и марля присыхали, а для физиотерапевтической процедуры их надо снимать, что причиняло раненым большую боль.

И каждый раз, когда для такой процедуры в палату за кем-нибудь приходила медицинская сестра, раненые сочувственно смотрели товарищу вслед, словно провожая его на подвиг.

Зная нервозность матроса, я пошел вместе с ним на процедуру.

— Здравствуйте, товарищ! — приветливо обратилась к Вернигоре начальник физиотерапевтического отделения врач Руновская.

— Добрый день, Анна Федоровна!

— Опять будете авралить?

— Да как не авралить? Боюсь! Честное слово! Ох как боюсь!..

— Постараемся, товарищ старшина, чтобы не было больно.

— Ложусь в дрейф! — Вернигора крепко обхватил кушетку руками. — А вдруг и на этот раз не выдержу и начну ругаться? — приподнял голову матрос.

— «Вдруг» исключается. Разве вы не давали мне слово? А?

— Был такой разговор. Ну хорошо, начинайте! Полный вперед! — скомандовал Вернигора.

А сам побледнел. На лице бисеринки пота… Глаза сузились и потемнели. Матрос страдал молча.

Здесь я позволю себе забежать вперед и сказать, что боли раненых при снятии повязок во время физиотерапевтических процедур волновали врачей. Как уменьшить число перевязок? Задумались над этим, и в конце концов решение было найдено: стали воздействовать процедурами не на рану, а на здоровый соседний участок. Повязка при таком способе не снималась, рана излишне не травмировалась. Кроме того, значительно сокращалось расходование перевязочного материала.

Проводив Вернигору в палату, я пошел в ординаторскую и там увидел незнакомого военного врача третьего ранга. В его стройной фигуре с широко развернутыми плечами угадывался хороший спортсмен.

Черные и очень густые брови, сдвинутые у переносицы, тонкие, сжатые губы придавали лицу врача спокойное и, пожалуй, суровое выражение.

— Муратов Петр Матвеевич. Назначен начальником вашего отделения, — сказала мне Горохова.

Познакомившись с врачами, Муратов сразу приступил к делу: вместе с нами начал обход палат всего отделения.

Вернулись мы в ординаторскую часа через два. Муратов был чем-то недоволен.

— Давайте условимся называть раненых по имени-отчеству или по фамилии, а не словами — «больной»: «больной», «больной» — такой унылый рефрен не способствует выздоровлению…

Потом он выбрал из папок ординаторов с десяток историй болезней и стал проверять их, делая какие-то пометки в блокноте.

— Надежда Никитична! — обратился Муратов к Наумченко. — Прошу вас, подойдите ко мне. Садитесь. Почитайте вслух вот эту запись в истории болезни, сделанную вами в приемном покое.

Наумченко начала читать, а когда закончила, Петр Матвеевич спросил:

— Знаете, сколько на это потребовалось времени?

— Нет.

— Вы затратили две минуты.

— Но я же обязана делать эти записи? — недоумевала Наумченко.

— Но вы очень многословны: где ранен, бытовые условия части, санитарное состояние района. В медицинской документации надо фиксировать только то, что касается правильной диагностики и лечения. Я бы записал значительно короче, секунд на тридцать.

— Секундная экономия, — не сдавалась Наумченко.

— А если вам придется работать в такой обстановке, где дорог каждый миг? Что тогда? Сколько раненых принял наш госпиталь в первый день?

— Двести.

— Вот и помножьте двести на тридцать секунд. Экономия — час сорок минут. Можно это время использовать на помощь другим раненым?

— Можно.

Муратов взял другую историю болезни.

— Вот и вы, товарищ Грачев…

«Дошла очередь и до меня», — подумал я. Но в это время в репродукторе раздался ровный, но обеспокоенный голос:

— Внимание! Внимание! Говорит штаб местной противовоздушной обороны города. Воздушная тревога! Воздушная тревога!

Сигнал немедленно продублировали по госпиталю. Истошно завыли местные сирены. Было семь часов тридцать минут вечера. Вот уже несколько дней подряд немцы в это время пунктуально принимались бомбить Ленинград.

— Опять! — схватилась за виски Кувшинова. — Боже мой!

— По местам! Раненых в бомбоубежище! — распорядился Муратов.

Схватив с вешалки противогаз, он выбежал из ординаторской.

На улице забухали зенитки. Донеслись глухие разрывы бомб.

— Первое носилочное звено! — кричал в коридоре политрук Скридулий. — Второе носилочное звено!..

Санитары, медицинские сестры и врачи несли тяжелораненых в бомбоубежище. Едва разместили людей по отсекам, как сильный удар потряс здание. Потух свет.

— Кажется, где-то около нас, — послышался женский голос.

— Да… метров сто, не больше, — прикидывал кто-то в темноте.

Чиркнули спичками. Заработали «жужжалками» — карманными фонариками.

В отсеке появился начальник бомбоубежища Тихомиров с «летучей мышью».

— Куда легла? — спросили одновременно несколько человек.

— Кажется, в мост Строителей…

После отбоя воздушной тревоги Муратов получил приказ: к утру перевести наше отделение из третьего этажа на второй, чтобы ускорить переноску тяжелораненых в бомбоубежище во время налетов.

Переезд закончился на рассвете. Стали располагаться в новой ординаторской из двух смежных комнат: в маленькой — Муратов и я, в большой — Горохова, Наумченко, Кувшинова и Звоницкая.