Записки военного врача - [23]
Чрезвычайное положение
К этому времени медицинские учреждения Военно-санитарного управления Ленинградского фронта размещались в самом Ленинграде или в его пригородах. Ленинград превратился в своеобразный колоссальный лазарет. Он был в состоянии одновременно принять десятки тысяч раненых и обеспечить их не только общехирургической помощью, но и лечением по специальностям в многочисленных больницах, клиниках медицинских институтов и Военно-медицинской академии.
До наших войск было рукой подать. Они под Ленинградом. Вследствие этого эвакуационные пути — на своем протяжении от переднего края и до фронтового госпиталя — сжались, сократились. Войсковые и Армейские лечебные учреждения и госпитальная база фронта были близко друг к другу и как бы «сложены в гармошку», по меткому выражению заместителя главного хирурга Красной Армии генерал-лейтенанта профессора С. С. Гирголава.
Это обстоятельство ускоряло поступление раненых во фронтовые госпитали.
После зажата противником Тихвина положение с питанием в городе продолжало ухудшаться. В середине ноября прекратился подвоз продуктов по Ладожскому озеру. Ранний ледостав затруднил плавание барж, пароходов с продовольствием.
В то же время лед на озере еще не настолько окреп, чтобы по нему могли двигаться автомашины. Все бремя доставки продуктов легло на транспортную авиацию. Но она, конечно, не могла обеспечить нормальное снабжение жителей огромного города и оборонявших его воинских частей.
Тринадцатого ноября населению Ленинграда в четвертый раз снизили норму выдачи хлеба: по рабочей карточке стали выдавать 300 граммов в сутки, а по другим карточкам — 150 граммов.
Обстановка в городе отражалась и на питании раненых и больных. 8 ноября сократились нормы довольствия для госпиталей: хлеба — 400 граммов на человека, мяса — 50 граммов. Рыбных продуктов не было. Полноценность суточного рациона в сравнении с довоенным снизилась с 3500 калорий до 2173.
Приказом по госпиталю был установлен строжайший контроль за расходованием продуктов питания. Начальники медицинских отделений, политруки и старшие медицинские сестры отвечали за то, чтобы, как было сказано в приказе по госпиталю, «буквально каждый грамм положенного по нормам питания дошел до больного».
Сестры, санитарки и работники управления сдали свои продовольственные карточки и были зачислены «на все виды котлового довольствия» в столовую, которую открыли при госпитале.
Ежедневное меню в столовой состояло из жидкого супа и каши-размазни. На лицах работников госпиталя появились предвестники дистрофии: резко обозначенные складки кожи, потускневшие глаза, очерченные скулы. А работать надо было не покладая рук. Жизнь в госпитале продолжалась под интенсивными воздушными налетами и обстрелами. Враг стремился измотать силы населения осажденного города.
В середине ноября в ординаторскую нашего отделения пришли Ягунов и Луканин. С ними был высокий молодой человек в наглухо застегнутом белом халате.
— Петр Матвеевич, познакомьтесь, — сказал Ягунов. — Товарищ Самойлов, командир части, где воевал лейтенант Прошин. Помните, нам тогда записку прислали?
— Отлично помню. Записка в истории болезни. И Прошин идет на поправку.
— Я хотел бы повидаться с ним, — сказал Самойлов.
— Сейчас сестра проводит вас в палату…
Через час командир части Самойлов вернулся в ординаторскую.
— От всего сердца спасибо вам за Прошина. Можете не сомневаться, бойцы нашей части запомнят врачей, которые спасли нашего лейтенанта…
День в госпитале начинался врачебной конференцией. Она проводилась начальником медчасти Долиным и старшим хирургом Шафером. Докладывались вопросы текущей медицинской работы. Потом, как в обычном лечебном учреждении, наступали трудовые будни. Только рядом бомбежки и артиллерийские обстрелы. Но если пристальней всмотреться в то давнее и суровое время, разве назовешь, например, будничным день, когда в госпитале сделано восемнадцать операций, которые вернули воинам здоровье и жизнь, а двадцать два офицера и солдата поправились и выписаны в часть.
К сложной работе врача, может быть, и неприменим арифметический подход. Но судите сами, какова была обстановка, если на одного ординатора в нашем отделении приходилось около сорока раненых и больных. Характеры их были различны, и каждый нуждался в индивидуальном подходе. Надо было лечить не болезнь, а больного. Начнешь обход — и на тебя пристально смотрят десятки пар глаз. В каждом раненом — его взгляде, жесте, интонации голоса — сразу замечаешь малейшие изменения за прошедшую ночь: лучше ему стало или хуже. В беседах требовалась сосредоточенность и настороженность. На волнующие вопросы надо было найти выверенные, весомые слова, чтобы тебе поверили, чтобы они создали воину балл душевного равновесия, пробудили у него уверенность в успешном лечении. А ведь надо было не только лечить. Мы, например, обучали ходячих раненых оказанию доврачебной помощи на поле боя — самому себе и товарищу.
