Записки уцелевшего - [281]

9

Наступил сентябрь 1940 года. Мы продолжали усердно работать. Я расхаживал с геодезическими инструментами, геологи описывали извлеченные из скважин образцы. В долине Волги и по склонам Жигулей пыхтели буровые станки крелиусы. Мимо нашей конторы каждое утро и каждый вечер под охраной стрелков и собак проводили вереницы зеков. Строительство самой ГЭС и земляной плотины не начиналось, геологи никак не могли точно установить створ будущего гидроузла, которому надлежало сидеть на твердых скальных грунтах. Зеки возводили различные вспомогательные сооружения, строили дороги.

Однажды, посланный в город за горючим для буровых скважин, наш снабженец вернулся на катере с пустыми бочками. Он объяснил: горючего не дали, потому что строительство закрывается.

— Что ты чушь городишь! — воскликнул Анашкин.

Он сам отправился в город, к вечеру вернулся и подтвердил известие. Оно взбудоражило нас, вольнонаемных, несказанно, значит, переменяются наши судьбы. А в судьбах зеков все остается по-прежнему.

Замолкло пыхтение буровых станков, перестук топоров, грузовики отвозили стройматериалы на склады. Я тепло распрощался со своими рабочими-зеками. Мы запаковали геодезические инструменты и засели в камералке подводить итоги.

Рассказывали, как произошло это историческое событие. В Москву был вызван главный инженер Жук. Отправился он в Кремль и где-то на дорожке встретил Сталина в сопровождении свиты. Великий вождь пожал ему руку и сказал якобы следующее:

— Идемте с нами в кино, говорят, очень интересный фильм. — Зашел разговор о том о сем, и вдруг Сталин добавил:- Между прочим, мы решили ваше строительство закрыть.

Так ли происходил тот достопамятный разговор или это легенда — не знаю.

Да, продолжать столь грандиозное строительство в то исполненное тревоги время действительно казалось излишним. На Западе полыхала война, Гитлер побеждал, он сокрушил в два счета Францию, завоевал половину Европы. И хоть Сталин с ним подружился, но каждый, кто хоть мало-мальски понимал в политике, чувствовал, что дружба та весьма и весьма непрочна. Но высказывать свои сомнения вслух не полагалось… В переписке с отцом я и он изъяснялись столь туманно, что порой мне с трудом удавалось разгадать отцовы мысли.

В Куйбышеве развертывалось иное строительство. Многие из наших, кто имел в городе квартиры, перешли на работу поближе от дома. Ну, а мы, вольные птицы, переезжавшие с женами, с детьми, а иногда и с престарелыми родителями туда, куда пошлют, ждали решения наших судеб.

Никого не сокращали. Мы ждали, что решит высокое начальство, заканчивали обработку журналов, ведомостей, бумаг, чертежей для сдачи всей этой никому не нужной писанины в архив. И, конечно, рассуждали, а вернее, гадали на кофейной гуще, кого и куда направят. Управление гидроузла, переименованное в Гидропроект, переехало в Москву.

В начале октября вышло постановление правительства — вместо одной грандиозной на два миллиона киловатт гидростанции строить несколько, по двадцать — тридцать тысяч киловатт каждая, по менее полноводным рекам нашей страны — по Верхней Волге, Оке, Клязьме, Верхней Каме, еще где-то.

Значит, мы разъедемся, кто куда получит назначение. Тюрин и Анашкин оставались в Куйбышеве, Куманин мечтал о Калуге, где жили родители его жены. Бонч собирался подальше от Москвы, а я, наоборот, вознамерился устроиться к Москве поближе — во Владимире или во Ржеве.

Куманин, Бонч и я отправили письма начальнику Геологического отдела Семенцову, просили уважить наши желания. Вообще в те времена такие письма рассматривались как нарушения распорядка, считалось, что только начальству положено думать за своих подчиненных и решать их судьбы. А подчиненные должны покорно выполнять волю начальства.

Куманин и Бонч получили предписания выехать в Москву. Мы сердечно распрощались. Я продолжал ждать и беспокоился — скоро наступят холода, отправлять ли семью вперед, как решится моя судьба? Пришла телеграмма откомандировать Голицына в Москву. В середине октября я забрал семью, и с немногими вещами мы покинули Гаврилову поляну навсегда.

На Клязьме-реке

1

Гидропроект помещался в Сокольниках на улице Матросская Тишина. Вход был по пропускам. В отделе геологии я радостно встретился со Всеволодом Вячеславовичем Сахаровым. Он закончил заочно вуз, получил диплом и теперь занял должность главного геолога отдела.

Я было стал с ним разговаривать о том о сем. Он меня перебил и сказал, что вышел строжайший приказ — говорить только по служебным делам, потом оглянулся и прошептал, показывая на окно:

— Смотрите, левее тюрьма, правее сумасшедший дом, а мы кандидаты туда или сюда…

В обеденный перерыв разговорились. Он сказал, что выдумали нечто совершенно несуразное — строить небольшие гидростанции на равнинной местности, уйдут под воду сотни тысяч гектаров лугов, множество населенных пунктов, даже отдельные города исчезнут, однако добавил, что так решило высокое начальство, а наше дело — не рассуждать, а исполнять с великим усердием.

Меня направили во Владимир, там на Клязьме собираются строить две гидростанции.

Столь крепка была дисциплина, что мне приказали выезжать во Владимир в ту же ночь. А я-то надеялся погулять в Москве дня три, съездить к родителям в Дмитров. Проводила меня Клавдия до Курского вокзала, и я поехал начинать новую жизнь.