Записки тюремного инспектора - [274]

Практические знания языков, рукоделие, хозяйство, музыка, пение дали бы им больше, чем дает матура. И эта ошибка уже сказывается теперь. Во Франции прямо сказали одной барышне, добивавшейся поступить в университет: «Ваш документ об окончании русского института дал бы вам больше, чем ваша матура. Вы не знаете даже языков...» Во Франции и Германии отлично знают, чем были в России женские институты.

Теперь это заставляет сильно задуматься наших русских людей, и мы видим уже, какую ошибку сделала Державная комиссия. И это чувствовалось уже с самого начала, когда лица, стоявшие во главе институтов, указывали на необходимость ввести в программу институтов профессиональные классы. Матура не дала ничего русским беженцам, если не считать десятка-двух барышень, кончивших университет.

Державная комиссия о русских беженцах есть учреждение правительственное, сербское, которое не дает отчета и не спрашивает взглядов и мнения русских людей. Учреждая эту Комиссию, сербское правительство, очевидно, желало иметь в ней представительство русского беженства, назначив в Комиссию членами трех русских и пригласив на службу в Комиссию и ее канцелярию изрядное количество русских. От кого зависело это назначение, мы не знаем, но знаем, что выбор сделан неудачно.

Во всяком случае, можно сказать определенно, что эти служащие не могут ни в коем случае представлять интересы беженцев. Это лишь служащие Державной комиссии. При таких условиях, конечно, эмиграция не может подать своего голоса и изложить свои нужды сербскому правительству. Голос двух-трех русских, служащих в державной комиссии, которых избрал профессор Белич, не есть голос русской эмиграции.

Мы знаем, что в сербских кругах сложилось впечатление, что Державная комиссия носит характер как бы автономного русского управления, руководимого русскими людьми. На наше возражение они отвечали нам, что, может быть, юридически это не так, но им известно, что фактически председатель Державной комиссии передал всю полноту власти по учебной части г. Кульбакину. И в доказательство г. Туринский (серб из Нового Бечея) привел такой факт. Когда в этом году депутация, состоящая из сербских общественных деятелей Нового Бечея, прибыла в Белград с ходатайством об оставлении Харьковского института в Новом Бечее, то председатель Державной комиссии ее не принял, а направил ее к г. Кульбакину.

Изложив свое ходатайство, депутация рассчитывала если не получить положительный ответ, то по крайней мере получить соответствующие разъяснения. Что же сделал профессор Кульбакин? Выслушав депутатов, он очень кратко и отчеканивая каждое слово сказал: «Это вопрос уже решенный. Я так сказал, так и будет. С Богом!» - И протянул для прощания руку.

Новобечейский бележник, бывший в этой депутации, начал возражать, указывая, что министр, у которого была депутация, ничего не имеет против оставления института в Бечее. «Если бы министр приказал оставить институт в Новом Бечее, то я немедленно подал бы в отставку и покинул бы Сербию», - ответил ему г. Кульбакин, на что беженцы сказали: «Сербия существовала без вас и будет существовать без вас». Рассказывая мне это, г. Туринский прибавил: «Это просто у вас второй Ленин или Сталин».

* * *

С 1 сентября 1932 года Харьковский институт считается закрытым. Из 220 воспитанниц 34 окончили в этом году институт, 88 переведены в Донской институт. Белградским жителям предложено поместить своих детей в Белградскую женскую гимназию. Некоторые воспитанницы поступили в сербские гимназии. Судьба остальных нам неизвестна, и сколько их - 50-70-90, - это трудно сказать.

* * *

27 августа 1932 года, в половине первого ночи, уехали в Белую Церковь остававшиеся на лето в институте воспитанницы Харьковского института. Таким образом, этот день должен считаться последним днем существования Харьковского института.

День был суетливый. Много оживления внесла прибывшая на авто в Н. Бечей М. Ф. Максимова, привезшая в институт своих дочерей. Вестибюль завален чемоданами, корзинками и плотно набитыми мешками с казенными вещами. Воспитанницы укладываются и даже не ходили утром купаться на Тиссу. Чувствовалось какое-то напряженное состояние и горечь предстоящей разлуки. Все куда-то торопятся и бесцельно ходят из одного помещения в другое. На месте не сидится.

Возле институтского подъезда целый день группами толпятся русские, остающиеся в Бечее. Настроение подавленное, скверное. Все-таки свои - родные. А каково тем, кто остается в опустевшем Бечее? И на лицах написан упрек тем, кто разрушил русскую школу и не сумел уберечь ее на чужбине. 120 лет просуществовал Харьковский институт, воспитывая русскую девушку, и эти господа не посчитались с этой русской традицией.

* * *

Перед вечером всегда нервы приподняты. Томительно шло время в ожидании последних минут. Все заняты. Не знаешь, куда деваться. У институтского подъезда опять группа русских, которые, точно шепчутся, стоят друг около друга. А там та же картина. Все сосредоточенно-грустны. Вот Варя бежит с лестницы и сквозь слезы приветливо улыбается: «Спасибо за все, за все, Дмитрий Васильевич!» - говорит она и крепко жмет мне руку. Тут же сидит и начальница института и тоже сквозь слезы улыбается. Ей хуже и тяжелее всех...