Записки тюремного инспектора - [180]

Мы вспоминаем, с каким достоинством шла сестра Энгельгардт под обстрелом одна в поле, и невольно преклоняемся перед этой геройской девушкой, мученически закончившей свою жизнь во имя идеи освобождения Родины от большевистского ига. Она с самого начала была с добровольцами. Мы познакомились с сестрой Энгельгардт, этой серьезной, идейной и милой барышней, на пароходе «Мария». Она говорила нам, что была в плену у поляков вместе с интернированным отрядом генерала Бредова и ушла оттуда вместе с офицерами. Она была еще недавно в Болгарии, куда бежала из Польши. Мы ехали вместе в Россию на пароходе «Моряк». Вера Вадимовна опять пошла на фронт. Насколько мы припоминаем, Энгельгардт говорила мне, что она киевлянка.

Опять мы не успели захватить с собою съестные припасы и были обречены на голодное путешествие. Доктор оставил целое ведро раков. Мы оставили купленное сало, яйца, хлеб и прочие продукты. Обоз двигался по берегу реки Протока и входил в камыши, которые до самого моря считались непроходимым местом для войск. Эти камыши напоминали нам

плавни реки Днестра, но здесь мы считали себя в безопасности, тогда как днестровские плавни были местом гибели массы русской интеллигенции. Здесь, в этих камышах, тянувшихся десятки и сотни верст, скрывались казаки от большевиков. Густо поросший камыш, значительно выше человеческого роста, покрывал все пространство до моря. В этих зарослях инженерная рота пробила дорогу, или, вернее, тропу, на Ачуев (рыбные промыслы на берегу Азовского моря).

Для продвижения войск это место считалось недоступным. Мы шли целый день. Там, где дорога шла, извиваясь по берегу реки Протока, там было сравнительно сухо, но где приходилось углубляться в камыши, дорога была топкая и грязная. Идти было трудно. Дорога была узкая. Чувствовалась сырость, и в нос, рот и глаза лезли комары. Сильно парило. Лошади с трудом вытягивали колеса из топкой почвы и грузли сами. Ежеминутно приходилось останавливаться, чтобы дать лошадям отдохнуть, а потом все гуртом брались за повозку, чтобы дать возможность лошадям двинуться с места.

Узкая дорога не позволяла свернуть в сторону, и только люди, нагибая перед собою камыш, находили себе более твердую почву под ногами. Камыши чередовались с болотами, покрытыми зацветшею водою. Это были те плавни, которые считались непроходимыми. Впереди шла инженерная рота, прокладывавшая путь в этих дебрях. Кое-где посыпали землю, а местами строили гати и укладывали на дорогу камыши. Движение обоза было мучительное и медленное. Все боялись, что при таких условиях нас нагонят большевики.

На полпути к Ачуеву в Долгих Хуторах обоз сделал привал. Здесь местные жители показывали нам то бесконечное пространство камышей, где скрывались от большевиков казаки. Нужно было хорошо знать эту местность, чтобы не потеряться в этих плавнях. Долгие Хутора были пределом, за которым можно было уже не бояться, что большевики нагонят обоз. Сюда, говорили нам бабы, большевики боялись заходить и раньше, не придут и теперь. Интересно, что в одной из хат мы встретили свою хозяйку, старушку, которая приготовляла нам обед в станице Гривенской. Она знала отлично, что большевики будут в Гривенской, и раньше нас, еще с вечера, ушла от большевиков. В этих хуторах был сделан привал на 10 минут. Хлеба здесь было так мало, что прошедшие впереди скупили все, что было у казаков, и мы остались без хлеба.

Мы шли дальше, не подкрепившись. С нами были раненые, которых подвезли в станицу Гривенскую в последний день, и шел медицинский персонал 1-й Кубанской дивизии. Раненые мучились от комаров, и их закрывали от этих насекомых с головой. Мы шли камышами, иногда вступая в лужи воды, и еле вытягивали ноги из топкой грязи. Мне казалось, что я не дойду до Ачуева, но когда и видел, что другие мучаются больше меня, я становился бодрее. Я не так устал, как трудно было идти в сапогах, напитанных водою. Перед вечером на открытом сухом лугу был сделан привал. Здесь было сухо, и меньше кусали комары. Мы воспользовались остановкой, чтобы выкачать из сапог воду и хоть немного просушить их. Я снял оба сапога и вынужден был сбросить носки, напитанные водою. В это время где-то близко послышались глухие разрывы снарядов. Это был аэроплан.

Все устремили свои взоры по направлению к Ачуеву. И действительно, скоро мы увидали со стороны Ачуева большевистский аэроплан, который, как потом оказалось, сбрасывал бомбы в месте расположения раненых. Бомбы рвались очень близко от раненых, но никого не убило. Укрыться было некуда. Аэроплан летел вдоль реки Протока и направлялся в нашу сторону. Было жутко. Мы следили за полетом и ежеминутно ожидали, что он сбросит на нас бомбу. Когда аэроплан поравнялся с нами, где-то вблизи раздался сильный взрыв. Бомба разорвалась в камышах далеко от нас. Потом после этого вверху над нами затрещал пулемет. Было страшно. Аэроплан был отлично виден, и мы не спускали с него глаз. Аэроплан сбросил четыре бомбы и ушел дальше. От сердца отлегло. Я сидел без сапог и пропустил момент, когда было приказано двигаться дальше. С трудом я надел мокрые сапоги и бегом догонял наших.