Записки Степной Волчицы - [20]

Я преклоняюсь перед умным, тонким анализом моего «я», приведенным в брошюре, полной искреннего смеха и слез, но, как бы то ни было, ее неизвестный талантливый, возможно, даже гениально проницательный автор, не в силах перенести меня через бездну моего личного отчаяния, не возьмет на себя моей неизбывной боли. Следуя его совету, я жду, я поднимаю глаза к небу, но снова возвращаюсь к себе — я все та же несчастная старая волчица; детенышам не нужны ее пустые сосцы, ее гнездо разорено и поросло бурьяном, ее божественный супруг забился в чужую нору. Я — та же женщина, я — угрюмая Пенелопа, которая напрасно ждет безумного Улисса, усевшись на краю могилы. Я слабая, безвольная женщина, Господи. Я не умею творить чудеса. Ты, Господи, всесильный, благой создатель неба, солнца и земли, которые отняты у меня. Самоубийство грех, негодное средство, но оно единственное, на что я способна, и оно будет моим маленьким преображением. Простите, детки, прости, мамочка. Боже, покарай меня слепую, невидящую Тебя грешницу, которая сама сотворила себе жестокого кумира и поклонялась ему одному — тому, который ее же и отверг, — а теперь со своей новой женщиной еще и посмеется надо мной — ничтожной истеричкой, во всем виноватой дурой!

Вот и всё. Ночная духота уже сменилась предрассветной прохладцей. Окаянный новый день наступает. Светлый и радостный. Я завернулась в простыню и, накрыв голову подушкой, скорчилась на чужом топчанчике. Я пересплю со своим решением, отдамся ему без остатка. В моей голове зазвучали просторные ленноновские аккорды — «Help!», — то есть так, как, говорят, он и предполагал вначале — в сверхмедленном темпе похоронного марша. Он пел, едва шевеля губами, с неизменной жевательной резинкой, в его хрестоматийных круглых очках отражалось насмешливое небо. Это длилось доли секунды, как вспышка, но я успела услышать, что спасение — в моем решении.

Я проспала почти целый день, а когда проснулась, увидела на стуле вчерашнюю брошюрку и поняла, что все мои проблемы и терзания остались в прошлом. Моя решимость уйти из жизни до своего следующего дня рождения была такой простой и ясной, никакого пафоса, словно я собиралась выпить… стакан воды. Сейчас или через пару месяцев — не важно.

Самое главное, в техническом смысле я была отлично подкована. Совсем не то, что тогда — в туманном девичестве, когда попыталась отравиться глупым снотворным. Не так давно я отыскала в интернете английский сайт для самоубийц, где были подробно описаны десятки чудесных, остроумных способов свести счеты с жизнью. Впрочем, теперь я понимала, что техническая сторона вопроса для меня уже не так уж важна. По крайней мере теперь меня совершенно не страшила необходимость перенести кратковременные страдания и боль. Я находилась в таком спокойном и уравновешенном, почти радостном состоянии духа, что, не боясь показаться смешной, могла бы воспользоваться любой техникой — стать второй мадам Бовари или Анной Карениной. Вплоть до самурайского харакири. Любовь, сочувствие, оправдание всяческой патологии? Уай нот? Того, кто принял решение, вопросы техники интересуют, как говорится, лишь постольку поскольку. Короче, несколько абсолютно надежных способов всегда имелось под рукой, а больше ничего и не требовалось. Главное, я прозрела и нашла самый короткий путь — прибегнуть к помощи не собственного скудоумного и малодушного, не человеческого, но Божьего Суда.

Я, конечно, не строила иллюзий, что какая-то там брошюрка сделала меня другим человеком. Еще смолоду мне крепко запомнилась любимая отцовская поговорка, работавшего в органах, которую он вычитал не где-нибудь, а в трудах Владимира Ильича Ленина: «Не думайте, что русский народ черпает руководствующие начала в брошюрках!..» Но я не раз перечитывала «Онтологию Степной Волчицы» — и всякий раз с таким чувством, словно беседую с внимательным, добрым другом; он не станет бередить мне душу из самолюбия, с ним можно расплеваться, а после сразу же помириться, поспорить, его, в конце концов, можно послать к чертовой бабушке, и он не обидится. Однако при всей безусловной проницательности и добрых чувствах этого друга, при всем его желании помочь бедной женщине, встать на мое место, он все-таки не смог сделаться мной самой, а значит, сокровенная сущность моей души была недоступна, неподвластна его влиянию и пониманию.

С другой стороны, я ни на минуту не забывала удивительного плакатика на чугунной калитке, который теперь казался мне сном или видением. Я словно приблизилась к другой, невидимой реальности. Мистика какая-то. Хотя, положа руку на сердце, я всегда недолюбливала и опасалась этих разговоров и увлечений «другими реальностями». Я и теперь поеживалась, вспоминая заманчивое приглашение посетить некую «волшебную сказку», которое, тем не менее, было снабжено предостерегающими оговорками типа «вход ограничен» и «только для брошенных жен». Как будто меня нарочито предупреждали, что, сунув нос в это дело, я раз и навсегда признаю себя «брошенной женой»… Помнится, с похожим чувством я смотрела на объявления, приглашающие народ на жалкие и дурацкие вечера знакомств «Кому за 30, 40, 50…» Тогда я, впрочем, облегченно думала: «Мне-то, слава Богу, это ни к чему! У меня-то есть и муж и семья!..»… Словом, разве я и так не брошенная жена? К тому же, таких как я, мильоны.