Записки советского актера - [60]

Но зерно образа можно найти также и в бытовых подробностях, даже в мелочах — в характере разговора, в походке, в движениях рук и т. п. От людей, общавшихся с А. М. Горьким, я узнал, что Алексей Максимович ходил немного сутулясь, при разговоре часто покашливал, приближая ладонь ко рту и нередко подергивая себя за ус, что он любил жечь бумагу в пепельнице и т. п. Все эти малозначащие на первый взгляд подробности также помогли мне в работе над образом.

Я приучил себя к жестам Алексея Максимовича, к несколько угловатой пластичности его физического облика, к его характерному, немного окающему волжскому говорку. Но увидя заснятые кадры на экране, я понял, что действовал резковато, слишком прямолинейно. Будучи в основном верно загримированным под Алексея Максимовича, воспроизводя характерную горьковскую речь, ее своеобразную мелодику и ритм, я не сумел в должной мере передать живые, бесконечно дорогие советским людям черты Алексея Максимовича.

Всматриваясь в его облик на экране, я тотчас обратил внимание на то, что отдельные правильные частности все–таки не составляют столь же правильного целого. Я нигде не отклонился от того материала, который был в моем распоряжении, но в конечном счете все получилось не совсем таким, каким должно было быть. Произошло это, думается мне, из–за недоработанности роли А. М. Горького в сценарии и чрезмерного контролирования мною внешней лепки его образа. Мне стало очевидно, что образ нуждается в серьезной доработке, прежде всего в уточнении внутренней линии развития и в смягчении внешних очертаний. Необходимо было найти «добрую середину», в чем мне впоследствии помог театр, позволивший свыше ста раз сыграть роль А. М. Горького в пьесе «Ленин в 1918 году».

Пьеса, написанная на основе одноименного киносценария, представляла собой довольно полную и точную его инсценировку.

Приступая к репетициям, я поставил себе задачей расширить и, главным образом, уточнить текст диалога В. И. Ленина и А. М. Горького при их первой встрече, с которой начинается действие пьесы.

Как известно, в первые годы Октябрьской революции А. М. Горький временно занимал ошибочную позицию в вопросе о пролетарской диктатуре, — и именно это обстоятельство вскрывается в беседе В. И. Ленина с А. М. Горьким. Беседа их имеет существенное значение не только для их характеристики, но и для выявления ведущей идеи произведения, в основе которого — тема о пролетарской диктатуре и пролетарском гуманизме, о диктатуре как выражении пролетарского гуманизма, о политическом вреде отвлеченного «гуманизма» в обстановке обостренной классовой борьбы. Эта основная идея пьесы должна была быть четко выражена в беседе В. И. Ленина с А. М. Горьким, причем, несмотря на временные колебания последнего, надо было дать почувствовать в нем союзника советской власти, пламенного ее друга.

С первых репетиций внимание сосредоточилось на данной сцене. Текст ее был расширен, и именно в процессе работы в театре образ А. М. Горького был мною доработан, причем в финале беседы А. М. Горького с В. И. Лениным появилась заключительная фраза, логически завершавшая всю сцену.

В начале беседы с В. И. Лениным, упоминая И. П. Павлова и говоря о нуждах его лаборатории, А. М. Горький очень тепло, хотя и не без юмора, рассказывал об одном комическом случае из жизни ученого. Небольшой рассказ об И. П. Павлове не только оживлял сцену, но и дополнительно характеризовал А. М. Горького, его тесную связь с людьми науки, лучшими представителями старой интеллигенции.

Уже после этого развивалось столкновение двух точек зрения на вопрос о диктатуре пролетариата.

— Я понимаю, жестокость необходима, без нее старый мир не сломать, не переделать, — говорил А. М. Горький в ответ на убедительные доводы В. И. Ленина. — Но, может быть, у нас где–то есть жестокость излишняя, — вот что не нужно и страшно…

— А вот, представьте себе: дерутся два человека не на жизнь, а на смерть, — определите–ка, какой удар необходимый, а какой лишний?.. — спрашивал его В. И. Ленин.

Этот спор получал дальнейшее развитие в беседе с питерским рабочим Коробовым, вернувшимся из поездки на юг, куда он ездил за хлебом для красного Петрограда.

Коробов взволнованно говорил о кулацкой контрреволюции, о спекуляции хлебом, о необходимости беспощадной борьбы с кулачьем, с саботажниками, с врагами советской власти.

— Так, так… — задумчиво произносил В. И. Ленин, возвращаясь к прерванному спору с Горьким, и затем с ноткой мнимого сомнения спрашивал Коробова:

— А вот говорят, что у нас есть жестокости излишние?..

Коробов горячился, негодовал на тех, кто упрекает большевиков в излишней жестокости к врагу, — ведь озверевший враг пытается задушить революцию костлявой рукой голода!.. И тогда, в ожидании поддержки, Коробов обращался к А. М. Горькому:

— Да что вы, Владимир Ильич! Спросите товарища Горького: он это хорошо понимает!.. Он хлебнул горькой жизни!

— А вы спросите, спросите! — оживленно говорил Владимир Ильич, бросая иронический взгляд в сторону смутившегося Горького.

— Что это вы, Владимир Ильич? — спрашивал Коробов. — Я что–нибудь не так сказал?