Записки сотрудницы Смерша - [38]

.

Я все-таки забеременела: до родов отпуск был двадцать восемь суток и тридцать два дня после родов. В то время Анатолий часто приезжал домой. Мы жили с моими родителями на Мясной Бульварной улице. Когда он бывал дома, мы ходили в кино, театр, на концерты, он очень любил оперетту, и мы чуть ли не в каждый его приезд ходили в сад «Эрмитаж» на «Сильву». И в день рождения Валеры он потащил меня на эту оперетту. Там у меня начались боли, схватки, и после первого акта Анатолий на такси отвез меня домой, предупредив, что ночью вылетает через линию фронта, но летит первым пилотом и беспокоиться мне незачем. Он и раньше говорил, что если летит первым пилотом, то с ним ничего плохого не случится: он знает дорогу и все, что его ожидает. У нас дома в этот день был мамин брат, дядя Митя, он подтрунивал надо мной, что я рожу богатыря-летчика. А у меня боль все больше и больше! Тогда мы с мамой собрались и пошли в родильный дом имени Клары Цеткин в Шелапутинском переулке. Родила я Валеру на рассвете, а ночью прислушивалась к шуму самолетов, так как знала, что должен лететь Анатолий.

Беспокоилась и о маме, не зная, как она дойдет домой. Ведь еще с 19 октября 1941 года в Москве и прилегающих районах было объявлено осадное положение, действовал комендантский час. Потом мне мама рассказала, что ее по дороге несколько раз останавливал патруль, и она, показывая мою одежду, которую несла в руках, объясняла, что отвела дочь в родильный дом. Анатолий на следующий день узнал, что я уже родила. Спросил у моей подруги Зины, кто родился. Та решила его разыграть и отвечает: «Две девочки». Он замолчал. Ввидя, что он помрачнел, продолжает: «Да нет, девочка и мальчик». Анатолий отвечает: «Это уже лучше». Зина засмеялась: «Поздравляю с сыном!» Анатолию, как мне потом рассказывали, от радости хотелось плясать. Он мечтал о сыне, похожем на меня, хотя сын — вылитый отец.

Мама ходила в роддом каждый день, а Анатолий смог выбраться один раз, и мы поговорили с ним по телефону. Этот роддом существовал уже много лет, был хорошо обустроен. У каждой кровати стояла тумбочка с телефоном, можно было позвонить из приемного отделения. Анатолию дали номер коммутатора роддома, и он звонил каждый день, в любое время суток. Валерий родился худеньким, но больше трех килограммов, а рост пятьдесят один сантиметр. Три раза в день мне приносили его кормить, я полюбила его, всего облизала и за себя, и за папу. Однажды приносят кормить, а я, как только его увидела, вскрикнула: «Это не мой ребенок!» Медсестра поморщилась (она несла двух детей, по одному на руке), но когда и моя соседка сказала, что ей принесли чужого ребенка, то бросилась к нам, посмотрела на ручки ребят, к которым были прикреплены бирки с фамилиями, извинилась и поменяла ребятишек.

Моя соседка по палате — красивая татарочка, и ее сынок был такой же красивый, черноглазый, упитанный, похожий на маму. А когда мне дали моего белобрысенького, я поняла, что мой сынуля — самый лучший ребенок, которого я люблю. Когда Анатолий его увидел, то всего обцеловал, было видно, как он счастлив.

Анатолий, мечтая о будущем, говорил, что у нас будет много-много детей, и все будут похожи на маму. Командование Анатолия стало направлять его не только за линию фронта, но и в Астрахань — за фруктами для летного состава, а он привозил их и для меня, кормящей матери. Анатолий также привозил из Астрахани по двадцать — двадцать пять литров фруктового вина в бутылях, арбузы, яблоки и овощи. Мама бортмеханика Вячеслава научила мою маму делать баклажанную икру. До этого мы даже и не слышали о баклажане.

Мы с мамой захотели окрестить Валеру в церкви, и я сказала об этом Анатолию. Никогда не видела его сердитым, но в этот раз он даже побелел от злости: «Ни в коем случае! Если узнаю, то и в дом не зайду!»

А Валера часто болел, плакал и днем, и ночью. Мы с мамой ходили по бабкам-знахаркам, заговаривали грыжу, что только ни делали — ничего не помогало. Анатолий, успокаивая его, подбрасывал к потолку, но бесполезно. И мы с мамой решили все-таки его окрестить. Во время войны в церквях при крещении паспорта родителей не требовали. И мама пошла одна в церковь на Калитники, крестными записала Вячеслава, бортмеханика Анатолия, и Зинаиду, мою подругу. Когда священник спросил у мамы имя новорожденного, то она его забыла, да и не выговаривала. Стоит и молчит, а потом и говорит:

— Есть такой знаменитый летчик!

Батюшка сразу же сориентировался:

— Валерий Чкалов?

— Да, да! — обрадовалась мама.

— Но такого имени в святцах нет, — ответил батюшка и записал его по имени Валериан.

Сейчас я думаю, что более правильно — Валерьян, это имя есть в святцах. Когда в церкви заполняю листки за здравие, то пишу два имени: Валерий и Валериан.

Своей комнаты у нас до сих пор не было, мы даже не могли где-нибудь уединиться. После рождения сына командование отряда, где проходил службу Анатолий, через легендарную летчицу Марину Раскову [16]выхлопотало ему комнату по адресу:

1-й Аэропортовский проезд, дом 55-а, корпус 1, квартира 9, на первом этаже. Это была коммунальная квартира из трех комнат, одну комнату размером двенадцать с половиной квадратных метров выделили нам. До войны здесь жил летчик с женой, теперь он находился на фронте, а жена — в эвакуации. В спешке они оставили все свои вещи, а мы из-за этого не смогли ничего для себя приобрести, так как ставить и класть было негде. Когда в 1945 году хозяева пришли за вещами, они очень благодарили нас за то, что мы все для них сохранили, даже замки не вскрывали в шкафах. Написали благодарность в хозяйственную часть ГВФ о том, что получили все в целости и сохранности. А то, что мы покупали для себя, мы с мамой оставили в нашей квартире на Мясной Бульварной.