Записки солдата - [6]

Дальше — хата Андрея Петровича Ахрамени. Семья большая, но сыновья уже взрослые. Земли мало. Работали на отходах. В 1908 или 1909 году Андрей умер. Хозяйством стал заниматься старший сын Григорий. Он часто помогал мне в лесу грузить бревна на повозку.

Дальше стояли хаты Петра Мартыновича Тура, Павла Ивановича Тура, Луки Гиляровича Рудого. Жили они лучше нас.

Затем шла разветвленная семья Суходольских. Дед, Василий Мартынович Суходольский, и бабка жили более ста лет. Семья расселилась по всем Калачам. Земли у них очень мало, и делили ее не в длину полос, а отрезками. Все мужчины Суходольских находились постоянно на побочных заработках.

Посередине Калачей жила семья по фамилии — Руссак. Николаю Осиповичу такую фамилию дали потому, что кто-то из его предков ездил на заработки в Россию.

Николай Руссак был единственным человеком в деревне, который имел бритву. Бритва обыкновенная, опасная.

Ножницы имела каждая семья. Ими раскраивали полотно для пошива белья и верхней одежды, стригли овец, детей и взрослых.

В канун больших праздников — пасхи или рождества — к Руссаку собирались бриться почти все мужчины деревни. Бегали и мы, мальчишки, посмотреть на чудо-бритву, преображавшую мужчин в молодых. Мы подсчитывали, сколько у кого оставалось порезов на лице. Специалистов по бритью в деревне не было. Бритва уже стала очень тупой. И поэтому все мужчины в праздники ходили с порезами лица, как клейменные.

Жили в нашем конце Гацуки, Коханые, Трусы, Дурдыны — в старых, курных хатах. Жили бедно. Причина — чрезмерно малые участки пригодной для обработки земли или отсутствие взрослых мужчин в доме.

Лучше всех в Калачах жил Максим Великий с хромой женой Екатериной. Детей у Максима не было. Сам он работал на кожевенном заводе в Ружанах. Мой младший брат пас его корову. Максим кроме платы иногда давал пастуху в поле сала или белого хлеба.

Пожилые мужчины в вечернее время часто собирались в какой-либо хате, рассаживались на скамейках, запечку, а то и прямо на полу, курили и вели неторопливый разговор о житье-бытье. Главным образом, о своих полях, посевах, урожаях, намолотах, сенокосах, о домашнем скоте. Кто ездил на заработки в другие места или был в солдатах, рассказывал о городах, походах и войнах. Особенно много и путано говорили о русско-японской войне 1904—1905 гг. Все это для меня было интересно, слушал я с большим вниманием. Но никак не укладывалось в голове, зачем нужна царям война, когда они и так хорошо жили.

Девушки зимой собирались на посиделки, пряли лен, пели песни. Работы у женщин было не меньше, чем летом. Пряли простым веретеном. Потом ткали полотно, которое шло на верхнюю одежду, нательное белье. Ткали скатерти, полотенца, матрацы и даже одеяла. Одежда для семьи изготавливалась трудом хозяйки, трудом женщины.

Летом реже собирались вместе, только иногда по праздникам. Запомнились мне вечера Купалы. Взрослые парни, да и женатые выезжали в лес, рубили сухостой, кустарник можжевельника, свозили все это в огромную кучу на развилках дорог вблизи деревни, а вечером поджигали. Пели песни. Гулянье длилось до утра.

В начале жатвы хлебов играли на трубах. Называлась эта игра тримбитой. Из легкого дерева изготавливались трехметровые трубы, конусом сужающиеся к одному концу. Играть на таком инструменте мог не каждый. И вот трубач становился на возвышенности на краю деревни или на просторном месте среди домов и выводил известные мелодии. Звуки трубы слышались далеко.

Я любил вечера Купалы, любил и игру на трубе. Мечтал сам стать трубачом.

Но это не сбылось. Жизнь внесла в мечты коррективы, и довольно существенные, направила по другому пути.

Однако все, пережитое в детстве, навсегда осталось в памяти.

Меня часто били, по поводу и без повода.

Помню, как за что-то побил меня, еще очень маленького, дед. Бил жгутом соломы, вытянутым из необмолоченного снопа ржи. Усы от колосьев так глубоко вошли под кожу, что я не мог ни сидеть, ни лежать. Мать двое суток иглой вынимала их из-под кожи. Все избитые места были черными.

Балуясь, я однажды разбил икону. Боясь взбучки от отца, ушел в Ружаны наниматься на работу. В Ружаны не попал и к ночи, усталый, вернулся домой, забрался на чердак и лег спать, но был кем-то замечен. Отец водворил меня в дом и основательно всыпал за икону.

Особенно обидны побои соседей. Я был тогда беспомощным сиротой и с трудом справлялся с лошадью. Она иногда заходила на чужие посевы. Побои, даже незначительные, очень задевали за живое, травмировали душу.

Наконец наметилось облегчение в семье. Одну сестру выдали замуж, вторая ушла работать на суконную фабрику в Ружаны. Я с братом Александром уже начал управляться с хозяйством. Подрабатывал извозом. Этого хватало на уплату податей. Самый младший брат, Лука, стал подпаском чужого скота и подручным зимой.

В базарные дни мать часто уходила в Ружаны, а если ехала на повозке, обязательно брала и меня. Она сидела позади меня и всю дорогу держала в руках в белом головном платке 15—20 куриных яиц, собранных за неделю. Это был ее главный товар. Продав их, ходила по лавкам (магазинам), делала свои обязательные, ставшие традиционными, покупки. Брала один-два фунта соли, кусок хозяйственного мыла, бутылку керосину, коробку спичек. А если позволяли средства, покупала один-два фунта селедки и фунт-полтора баранков, чему я был очень рад. Изредка покупала фунт-два мясных обрезков. Это кости, жилы, кровяные куски шеи и другие отходы. На большее у нас денег не хватало. Но и этому мы, дети, радовались. Ведь мясного у нас ничего не было. А без жиров ох как трудно было жить!