Записки следователя. Седой - [5]

— Иван Григорьевич, — обратился я к оперу, когда мы вышли от начальника отдела, — ты что думаешь по поводу станции Боковой? Ты у начальника промолчал или у тебя есть другие версии?

Макаров молча сделал несколько шагов по коридору и только тогда подал голос:

— Я думаю, как же мне добраться сегодня до этой станции. Я ведь пеший сегодня. У меня мотоцикл поломался…

— Слушай, — придержав его, сказал я, — отложи-ка эту поездку на завтра. — Мы всегда успеем туда.

Надо вначале поработать у себя, то есть поработаем по разработанному плану. На завтра я постараюсь достать транспорт для поездки. Как тебе моё предложение?

— Пожалуй, ты прав. Согласен.

* * *

… Станция Боковая располагалась в степи, в одном километре от шахтёрского посёлка. Станция, как будто звучит громко — станция! А глянешь, в степи, возле одноколейной железной дороги, стоит один большой, барачного типа, одноэтажный дом, сделанный из красного кирпича — для работников станции. Рядом, в нескольких метрах, вглубь двора, параллельно дому, расположены несколько хозяйственных пристроек, служащих сараями для хранения угля и дров для топки печей и рабочих инструментов. Чуть впереди дома, ближе к железной дороге, расположено небольшое здание под названием «Вокзал». В этом здании всего два отсека: один отсек служит залом для пассажиров, а второй — небольшая комната, служащая кассой.

На территории станции по обе стороны дороги громоздятся горы щебня. Щебень сюда завозят из каменных карьеров на большегрузных самосвалах. Этот щебень потом грузят на железнодорожные платформы и отправляют в разные уголки нашей необъятной страны.

Когда мы приехали на станцию, на посадочной площадке никаких пассажиров не было. Только возле горы щебня, как навозный жук, копошился автопогрузчик. Он грузил щебень на железнодорожную платформу. Мы зашли в здание вокзала. В зале никого не было. Только в комнате под названием «Касса» увидели человека в железнодорожной форме. Человек сидел за столом на стуле, а голова покоилась на руках, лежащих на столе. Храп, который издавал человек, дал нам понять, что он находится в глубоком сне.

Макаров подошёл к спящему железнодорожнику и тихо, чтобы не напугать его, проговорил:

— Ну как, хорошие сны снятся? — Расскажите, мы тоже хотим знать?

Услышав чужой голос, человек в форме, уже не молодой, можно предполагать, достиг, вероятно, пенсионного возраста, медленно стал поднимать свою седеющую голову. Подняв голову до уровня, чтобы он мог увидеть нас и, заметив, вероятно, Макарова, остановил свои сонно-мутные, ещё не совсем проснувшиеся глаза, на нём. Глаза его окружали десятки морщинок, лоб, щеки, подбородок были также в морщинках, словно лицо высохло и потрескалось под жарким солнцем пустыни.

— Скажите, — вмешался я, — вы кем тут работаете?

Человек, по-видимому, ничего не понял, о чём его спрашивают. Услышав мой голос, он взгляд с Макарова перевёл на меня. Облизал свои потрескавшиеся губы и тупо уставился теперь на меня.

Видя, что человек не отвечает, я повторил вопрос. — Д-д… — что-то нечленораздельное промычал железнодорожник, и голова его медленно стала падать на стол. Достигнув его, он тут же захрапел.

Я и Макаров разочарованно посмотрели друг на друга, не произнося ни слова. Неожиданно Макаров нагнулся и приблизил своё лицо к лицу храпящего.

— Фу-у! — и резко отвёл свою голову от него. — Он же вдрызг пьян! — воскликнул Макаров и отошёл от него. «С кем же он так с утра успел налакаться? — стал размышлять я. — Живых душ вокруг нет. Ах, да!

Есть одна живая душа! Экскаваторщик!». Я обратил свой взор в сторону экскаватора.

— Иван Григорьевич, посмотри на экскаваторщика. Видишь, какие кренделя он вытворяет.

Смотри, смотри, он не грузит, а больше рассыпает щебень на землю. Не кажется ли тебе, что экскаваторщик, не в лучшем состоянии, чем наш железнодорожник?

— Похоже на то, — грустным тоном прогудел Макаров, отвернувшись от экскаваторщика. — Что будем делать, Рудольф Васильевич? Не дожидаясь моего ответа, Макаров снова стал тормошить железнодорожника. Железнодорожник только отмахивался вялыми руками, как будто прогонял назойливых мух, а сам продолжал храпеть. Все попытки и усилия Макарова привести его в чувство, потерпели крах. Железнодорожник был невменяем.

Видя бесполезность затеи Макарова, я сказал:

— Перестань его тормошить, Иван Григорьевич! Это тебе ничего не даст. Толку с него всё равно никакого, как в той поговорке: как с гуся — вода! Попусту тратим драгоценное время. На этой, Богом забытой станции мы, вероятно, на интересующий нас вопрос, как сам видишь, ответа не получим. Не так ли сыщик?

Я испытующе посмотрел на Макарова.

— Ты прав, Рудольф Васильевич. Полдня уже потеряли, результат нулевой, — каким тоном проговорил Макаров, я понял, что он расстроен и нервничает. Это и понятно. Когда ехали сюда, надеялись получить хоть какие-то сведения. Как же не понервничаешь тут? Не только тут занервничаешь, а завоешь! Жаль только, что вой наш никто не услышит. Чтобы хоть как-то успокоить своего опера, я сказал:

— Иван Григорьевич, у меня в голове зародилась одна интересная идея. Идея эта, как мне представляется, — стоящая. Если эту идею воплотим в жизнь, картина получится маслом.