Записки шанхайского врача - [82]

На другой день я снова пришел на корабль. На этот раз все было лучше. Провел на пароходе четыре с половиной часа. Пришлось поработать переводчиком у старшего помощника: беседовал с поставщиками, таможенными чиновниками и санинспектором, со случайными посетителями и журналистами. Потом обедал в кают-компании. Ел ржаной хлеб. Атмосфера была совсем другой, чем накануне, — намного теплее. Угощали «Казбеком» и «Катюшей». Вечером и в газете «Ивнинг Диспатч» появилась статья, более дружелюбная по отношению к советскому кораблю. На следующий день члены шотландско-советского общества дружбы на автобусах возили моряков по городу. Пригласили их на концерт самодеятельности с чаем и бутербродами, но те не пришли. Я чувствовал себя препротивно.

В Бристоле, судя по газетам, наш капитан отказался встретиться с представителями общества англо-советской дружбы, и те очень обиделись. Тут виноваты обе стороны: ни та, ни другая не понимали поведения противоположной стороны. Чересчур разными были взгляды.

Мое настроение с каждым днем становилось все хуже. Вот одна из дневниковых записей: «Четверг, 18 марта. Был в замке Холлируд. Сегодня газеты полны цитатами из речи Трумэна. Англичане взвинчены и говорят о войне. У меня настроение неважное. Советских газет нет. Поговорить не с кем. Я приехал сюда под влиянием сталинских слов о том, что для войны сейчас объективных условий нет... Может, объективные условия изменились... одиночество и враждебный тон газет изрядно действуют на нервы. Если бы не мое желание получить новые знания в медицине, я послал бы все к черту и уехал сегодня же».

Двадцать восьмого марта вместе со Стрингером я поехал в Лондон. Остановились на ночь в Грайт Норзерн, а пообедали в каком-то итальянском ресторане. Сходил в посольство, где в паспорт мне вшили сорок страниц. Не удержался от очередного посещения Национальной галереи. Снова смотрел картины Эль Греко, Паоло Веронезе, Манэ, Сезанна и Ренуара. Гулял в Гайд Парке, прошелся вдоль Роттен Роу, по которой ездят любители верховой езды, полюбовался искусственной речкой Сер пантайн.

В отель меня пускали только ночевать, утром я выметался оттуда, свой чемоданчик пристраивал на день в наше посольство, а к вечеру возвращался назад и просил сдать мне комнату на ночь. Это детали «холодной войны».

Вскоре у меня начались лихорадочные дни. Я зашел к Дину, и узнал от него, что судно «Бен Ломонд», на котором я должен отбыть домой, уходит семнадцатого апреля.

Сходил в гости к секретарю королевского общества Эдвардсу. Мы вместе пошли в бар, сидели на бочонках из-под вина, ели сандвичи с сыром и пили херес. Эдвардс предложил мне вступить в Королевское медицинское общество. Я согласился, за меня поручились сэр Моррис Кассиди, лейб-медик королевы в Англии, сэр Джеймс Лирмонт, лейб-хирург королевы в Шотландии и Колин Дафо, живший со мной в одном пансионе. Во время войны Дафо был в Югославии, и, так как он хорошо отзывался о югославах, его подозревали в тайном пристрастии к коммунизму.

Тридцатого марта приехал в Кобам попрощаться с четой Динов. Миссис Дин пригласила меня посмотреть парники общества садоводов Англии в Уизли. Обедали в гостинице на берегу небольшого озера, в котором плавали лебеди.

На следующий день вернулся в Лондон, заплатил за билет на «Бен Ломонд» и отправился в собор св. Павла, который посещают все иностранцы и не посетил ни один лондонец (так мне сказали). Собор, создание известного архитектора Кристофера Рана, к счастью, от гитлеровских бомбежек не пострадал, но вокруг было немало разрушенных зданий. На некоторых двухэтажных зданиях висели вывески, гласящие: «Древние окна». Надписи означают, что это старинные постройки и перед ними нельзя строить многоэтажные дома, которые бы их закрыли.

После обеда позвонил Симмонсу и Хью Миллеру и был приглашен в клуб дальневосточников, Хауз клуб, на улицу Сайнт Джеймс, где расположены почти все клубы Лондона. Сначала мои приятели привели меня в бар - огромную комнату с длинной стойкой, над которой висела большая картина, изображавшая обнаженную женщину. Я спросил Симмонса, откуда эта картина. Симмонс ответил, что никто точно не знает, как эта картина сюда попала: когда их клуб покупал здание у первого владельца, картина уже висела. И продолжил с типично британской страстью к безобидной лжи в подобных ситуациях: «Это было примерно лет сто пятьдесят назад. Неправда ли, Миллер?» - «Да, - ответил Миллер, - сто пятьдесят семь лет назад». - «Вы совершенно правы, Миллер. Сто пятьдесят семь лет назад. Хозяин здания переезжал в меньшую квартиру, и у него просто не хватило места повесить эту картину. Он попросил нас купить ее. Мы заплатили за нее что-то около трехсот фунтов стерлингов. Не так ли, Миллер?» - «Да. Триста фунтов, двенадцать шиллингов и шесть пенсов». — «Опять вы правы, Миллер. Именно триста фунтов, двенадцать шиллингов и шесть пенсов. Но члены клуба так к этой картине привыкли, что никто на нее и не смотрит. Я бываю в клубе три раза в неделю и, хотите верьте - хотите нет, ни разу на нее не взглянул».

Когда Симмонс и Миллер закончили пикировку чисто английскими шуточками, мы пошли в ресторан «Пиноли» на Уордор стрит, поужинали и поехали на вокзал. Поезд отошел в Эдинбург в половине одиннадцатого вечера. Спальных мест не было, и мне пришлось сидеть в полузабытьи девять часов. Сидело восемь пассажиров. Многие дремали. Молодой солдат всю ночь целовался с девушкой.