Записки шанхайского врача - [16]

Компаньон Лемперта, русский врач Николай Васильевич Бундиков, оставался для меня загадкой. Я его побаивался, а он меня едва замечал, и не только меня. Этот высокий седеющий блондин с холодными глазами и профилем римского патриция, всегда спокойный, ни на кого не обращал внимания. Я как-то спросил его, что определяет умного человека. Он немного задумался и сказал: «Умный человек тот, кто знает границы своего ума». Лишь намного позже, когда выяснилось, что мы оба решили ехать в Советский Союз, между нами установились искренние и дружеские отношения. Однажды он рассказал мне забавный случай о том, как один гинеколог прислал к нему китаянку для проведения теста на проходимость фаллопиевых труб. Бундиков приказал приготовить все к тесту и, когда вошла молодая китаянка, сказал ей: «Раздевайтесь и ложитесь». Она замахала на него обеими руками и закричала: «Нет, нет. Я хочу китайского ребенка. Я не хочу иностранного ребенка».

Но успехи лаборатории, в первую очередь, определял, конечно, сам Лемперт. Он чутко реагировал на все новое и прогрессивное в области лабораторных исследований, особенно, если это могло принести прибыль, и, будучи прекрасным организатором, немало зарабатывал на всяких нововведениях. Он первым в Шанхае создал у себя в лаборатории «банк крови». Тогда это была новинка, и в его организацию Лемперту пришлось вложить много сил, но и отдача была соответствующей. Как только в американской медицинской прессе появилось сообщение о новом лечении гипертонии цианатом калия, Лемперт сразу же увидел в этом методе собственную выгоду. Цианат калия токсичен, и поэтому во время лечения им необходимо периодически определять его концентрацию в крови. Это как раз и было то, что нужно. Лемперт поручил мне приготовить растворы для количественного определения цианата калия в крови, а также написать по-английски рекламное письмо для врачей о пользе этого метода и о том, что лаборатория медицинских анализов уже готова помочь врачам, так как приготовила все необходимое для контроля во время лечения. Через шесть месяцев выяснилось, что этот метод никуда не годится, но доход за пол года был хороший. Когда доктор Помус вернулся из США с аппаратом для электрокардиограмм, то Лемперт тотчас сообразил, что полезное для врачей новшество не менее полезно для нас, и организовал для Помуса лекцию в Обществе русских врачей. Работоспособность Лемперта была изумительной. Он мог проработать всю ночь, чтобы отработать какую-нибудь новую методику, а по своему характеру был человеком веселым и добрым, хорошо относился ко всем людям, но особенно к себе самому.

Лаборатория занимала два последних этажа пятиэтажного здания, плюс крышу, на которой жил баран, дававший кровь для реакции Вассермана. Свой кабинет Лемперт оборудовал по последнему слову техники и моды. Стены кабинета были обшиты деревом коричневого цвета, напротив входа находился камин, который никогда, конечно, не топили, а над камином висел портрет Павлова. Да, Ивана Петровича Павлова. Другие стены были украшены фотографиями малоизвестных американских специалистов но лабораторным методам исследования с личной надписью для Лемперта. У окна стоял большой стол. Справа на нем бумаги, а слева, как Библия, лежал капитальный труд по иммунологии Топли и Уилсона, который никто прочесть не мог, даже Раубичек. Раубичек мне сообщил, что Лемперт эту книгу тоже не читал, потому что для такого чтения у него недостаточно образования, а кроме того, книга не имеет никакой ценности для практической работы лаборатории. Тем не менее, Лемперт держал эту книгу - для общего фона. Вкус у него был.

Самыми интересными для меня были дни, когда к Лемперту приходили жены русских купцов (их было немного), для того чтобы с ним посоветоваться. Лемперт весь преображался. Он несомненно был актером в душе. Входила какая-нибудь дама, обычно без шляпки, чтобы было видно ее прическу. От нее пахло дорогими французскими духами. Это были или «Шанель №5», или «Шалимар». Для посетителей в кабинете стояло два глубоких кожаных кресла. Очень удобных зимой и непереносимых летом.

Лемперт усаживал клиентку в кресло, а сам отходил к камину. На полу у камина, как обычно, лежал ограничитель для падающего из очага горящего угля, высотой сантиметров в десять. Лемперт был невысокого роста. Он вставал под портретом Павлова на ограничитель, становясь, таким образом, на десять сантиметров выше, и его голова оказывалась на одном уровне с головой известного физиолога: симбиоз двух великих умов. Рядом с портретом Павлова находилась красивая китайская ваза с белыми и желтыми хризантемами. А вокруг на столах были разложены неведомые инструменты и аппараты. В глубине комнаты стоял колоссальный старомодный электрокардиограф, сломанный и давно не работающий. Лемперт пользовался новейшими американскими электрокардиографами, но этот был важным элементом интерьера.

Обычно я сидел за длинным столом в стороне и, подсчитывая кровяные шарики, с наслаждением слушал разговор шефа с пациенткой.

«Слушаю вас, мадам. Ох!.. Простите, у меня так болит бок, - он корчился от несуществующей боли. - Вчера все утро играл в гольф, и сейчас так ноют мышцы». В гольф он, конечно, не играл: это было дорогостоящее удовольствие, а Лемперт мотом не был. Но если человек играл в гольф до боли в боку, это его ставило очень высоко в глазах русской эмиграции. «Итак, сударыня, я слушаю вас».