Записки рыболова и странника - [36]

Это был уже настоящий криминал, и пристыженный автор забрал свое многострадальное творение в папке с пожелтевшими ботиночными тесёмками, которое и отдает теперь в первозданном и несколько сокращенном виде на суд читателя.

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Упорный держится слух, будто и в следующем году ожидается лето, когда даже заядлые городские домоседы испытывают смутное беспокойство и, если и не перебираются поближе к природе, то охотно мечтают об этом. Но куда и зачем ехать?

На этот интимный вопрос без утайки отвечает автор, который побывал однажды на Хопре, реке чудной, полутаинственной, названной «Курьером ЮНЕСКО» одной из самых красивых рек Европы. С рюкзаком за плечами он беззаботно протопал вдоль ее берега длинные километры, попадая иногда в неизбежные передряги. Возвратившись домой, он вдруг почувствовал, что забеременел некоей хроникой, которую по рождении окрестил «Без лодки, друзей и собаки».

Передавая нам рукопись, автор чистосердечно признался:

— Поскольку я работал в научно-техническом журнале, эта эпохальная хроника, выдержанная в характерном для журнала стиле, строго научна и правдива. Впрочем, кое-что я выдумал.

ГЛАВА I

Подоплека бродяжничества. Что есть Хопер? Ищу компаньона. Допрос. Заблудившийся поезд.

Век наш падок на моду самых разных крайностей. Сегодня в моде мини и макси юбки, стильная мебель и прабабушкины комоды, живопись современных обезьян и творения иконописцев, долговременные сидения на заседаниях и всевозможные путешествия. Мода на путешествия приобрела столь тотальный характер, что теперь даже древние старцы, оставив обжитые завалинки, вооружаются до зубов съемочной техникой, садятся на быстроходные лайнеры и мчатся за тридевять земель. Все более широкое распространение получает мода на странствия за счет государства, которое, как известно, никогда не обеднеет.

Но не переменчивой и капризной моды ради, ибо всегда был не в ладах с ней и находил силы остаться в числе отсталых, меня время от времени тянуло побродить по белу свету. Почему — и сам не знал, пока, обнаружив гибельный пробел в своих знаниях, не взялся досконально изучать несравненные «Опыты» Мишеля Монтеня.

Этот толковый француз, исследовавший грешную человеческую душу вдоль и поперек, еще чуть не полтыщи лет назад высказался в том духе, что страсть к путешествиям говорит о внутреннем беспокойстве и нерешительности.

Тут-то я сразу смекнул, в чем дело, ибо немедленно и в преизбытке обнаружил у себя оба эти качества. Например, будучи от природы ленивым, я не раз ощущал сильнейшее внутреннее беспокойство по этому прискорбному поводу, хотя и понимал, что тут уж ничего другого не остается, как открыто и покорно нести сладостно-тяжкое бремя лености. Ловчить в таком положении бесполезно и даже вредно.

Один мой знакомый — лентяй высокой пробы — не одиножды пытался имитировать кипучую деятельность, но был изгоняем со всех служб: руководители и бдительная общественность особо внимательны к лицемерам средней руки. Не криви он душой — мог бы жить сносно, пользуясь снисхождением ближних, коим куда легче, когда они знают кто есть кто. Ведь сколько прощается, скажем, алкоголику именно потому, что слабость его известна и уважаема. Человека считают вроде бы безнадежно больным, а с больного какой спрос? Зато всеобщего презрения заслуживает известная категория двоедушных забулдыг-подпольщиков, всячески скрывающих истинное свое лицо. Скрытный человек всегда вызывает нехорошие подозрения. Таких людей немного, но они все еще есть.

Пару слов о нерешительности. Ее можно черпать из меня, как из бездонного колодца, с небольшими перерывами на обед — пока не надоест. Мной всегда овладевали мучительные, как зубная боль, и затяжные приступы нерешительности, когда приходило время платить долги, возразить шефу или отвечать за шкоду. Теперь догадываюсь, почему так любят путешествовать люди нерешительные, слабовольные: они хотят убежать от самих себя, а, может быть, найти ту землю, где обитают родственные существа.

Охота к перемене мест кидала меня с донских берегов на невские, из монгольских степей в суровое Забайкалье. Но шло время, и я вдруг обнаружил, что стал домоседом и что в последние годы городской асфальт надежно скрыл от меня грешную землю. Выходя на балкон третьего этажа, внушал себе, что дышу свежим воздухом, а воздух был обильно сдобрен дымом и гарью соседнего завода. Следуя общей скверной привычке, норовил протиснуться в автобус или трамвай, чтобы прокатиться пару остановок. Вынужденная прогулка по городу принимала характер трагедии — я еле волочил ноги.

— Когда ты, развалина, мог, играючись, отмахать в день два-три десятка километров? — спросил себя однажды и выяснил, что было это в туманной юности.

— Годен ты еще на что-нибудь? — спросил себя вновь.

— Как знать? Испытай себя, — ответил другой голос, чужой и сварливый. — Иди и попробуй возродиться.

— Куда идти-то? — спросил я смятенно.

— На Хопер, — ответил тот же таинственный голос.

Этот нервный разговор произошел несколько лет назад. Тогда я и сам толком не знал, почему должен идти на Хопер, которого никогда прежде не видел. Казалось, было в этом желании нечто интуитивное.