Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение, 1941-1946 - [68]

Не помню, сколько времени это продолжалось, но я наконец добрался до бывшего немецкого окопа — глубокого, отрытого в полный рост, стенки обшиты досками, пол устлан досками на проложенных лагах. Указали на КП комэска — в блиндаже, накрытом двумя накатами бревен (не страшно и прямое попадание мины), только повернутом амбразурами в сторону нашего тыла. Проверил, есть ли связь, — отозвались, все в порядке. Передал трубку напарнику, залез под нары и заснул, как мертвый, в тепле натопленного блиндажа.

Когда меня растолкали, я узнал то, что привело меня в ужас. Оказывается, в процессе многократного сращивания перебитого кабеля я свернул с пути, обозначенного вешками, предварительно проверенного и разминированного саперами, и все это время топтался по минному полю. Связной, посланный из НП полка, шел, как это было принято, вдоль кабеля и подорвался на мине, уцелел, правда получив несколько незначительных осколочных ран, пришел черный от копоти, с разорванной в клочья шинелью.

Много лет спустя я, вспоминая каждый шаг этого пути, покрывался холодным потом. Даже сейчас, через десятки лет, я пишу эти строки, и меня сотрясает нервная дрожь.

Немцы, очевидно, отказались от контратак, и мы несколько дней находились в обороне, занимая с комфортом обустроенные немецкие позиции, не смущаясь тем, что блиндажи-укрытия оказались перед линией окопов.

Конец ноября — декабрь 1943 г. Белорусское Полесье

При очередном дежурстве в окопе у телефона услышал: «Смена белья».

Наши позиции заняли стрелковые роты, а полк оттянули в тыл на отдых и пополнение. Впрочем, тыл — понятие весьма относительное: до переднего края 2–3 километра, и его «музыка» звучит непрерывно. Долетают часто и «гостинцы»: немецкая артиллерия не бездействует и методично ведет обстрел «по площадям». Правда, потерь от этого обстрела, насколько я помню, не было. Бездействовала и немецкая авиация, так что по сравнению с только что оставленной передовой жизнь здесь казалась вполне безопасной.

В сильно поредевшие сабельные эскадроны пришло пополнение: молодые солдаты, призванные уже на территории недавно освобожденных областей Украины и Белоруссии, а также и бывалые солдаты, выпущенные из госпиталей.

Расположились в лесу, вырыли землянки и несколько дней отдыхали. Чистили оружие, одежду — стеганые ватные шаровары, телогрейки и шинели после многодневного ползания по осенней грязи приобрели трудноописуемый вид. Командир полка, проходя вдоль строя при утренней поверке, возмущенно сказал: «Что за вид? Это что, кавалерия или артель углежогов?»

Чистка шинелей и ватников в «полевых» условиях при почти уже зимней погоде — проблема. Сушили у костра, затем трясли и выбивали грязь, превратившуюся после сушки в пыль.

В землянках устроили норы-печки, топили их и пекли картошку, доставая ее из ям на краю разоренной деревни (белорусы хранят картошку в ямах, застланных соломой, сверху накрытых соломой и присыпанных землей).

Впервые за много дней прошли санитарную обработку, что было весьма кстати, очень сильно стали одолевать насекомые. Когда тепло, спасаться от них было нетрудно. Достаточно было положить нижнее белье на большой муравейник, чтобы через час-полтора оно было почти полностью очищено от вшей и гнид. Но наступили морозы, и муравьи-санитары спрятались в глубине своих лесных домов.

Вырыли землянки попросторнее, внутри землянки печка, сделанная из железной бочки с трубой, на ней другая бочка, в ней кипит вода. Землянка наполнена паром. Раздеваешься снаружи прямо на морозном воздухе, кидаешь всю одежду в пропарочную камеру (такая же бочка, под ней разведен костер, на дне — кипит вода, над паром на решетке пропаривается одежда) и ныряешь в землянку. После многодневного пребывания на холоде — прямо райское удовольствие.

Еще во время событий у деревни Хатки меня зацепил осколок мины. Осколок был уже на излете и вонзился в мой сапог на правой ноге ниже колена. Не почувствовав боли, я выдернул его. Но вскоре стал ощущать, что в этом месте саднит. Переобуваясь, заметил небольшую ранку вроде царапины, но не придал ей никакого значения. Со временем ранка стала болеть и гноиться, белье стало прилипать к ней, что сильно мешало при ходьбе. Воспользовавшись свободным временем, я пошел в полковую санчасть, и медсестра санчасти, пышная розовощекая молодица Муза (так ее все называли), перевязала меня и вручила направление в медсанэскадрон, подписанное начальником медслужбы полка.

Муза — Мария Ивановна Толокнова — через много лет обнаружилась в Москве: оказалась почти что моей соседкой. Ее однокомнатная квартира находилась в доме, который был всего в трех трамвайных остановках от меня. Встретились в один из дней 9 Мая в парке им. Горького на традиционной встрече ветеранов. Встречались мы с ней впоследствии неоднократно и у меня дома, и у нее, часто в обществе нашего однополчанина бывшего старшины 1-го эскадрона Бато Аюшиева. Нам было что вспомнить. К сожалению, ни Музы, ни Бато уже нет в живых…

С этим направлением, служившим пропуском для бдительных заградотрядовцев, я пришел в лес, в котором располагались дивизионные тылы. По стрелкам-указателям, прибитым к деревьям, разыскал «хозяйство Брюханова», по фамилии командира медсанэскадрона.