Записки русского бедуина - [9]
Дальнейшее развитие легенды на Западе выглядит вполне логичным. Если единорога нельзя догнать, то его можно попытаться приманить. Одни полагались на чары искушенной женщины, другие считали наилучшей приманкой девственницу. Неудивительно, что в Средние века предпочтение было отдано более целомудренному воззрению, и образ единорога облагородился.
По моему рассуждению выходит, что толчком для складывания классического представления о единороге послужило особое историческое событие в особых исторических обстоятельствах: однажды, при отсутствии устоявшихся связей между Ассирией и Индией, к ассирийскому двору доставили индийского носорога. И здесь творческая фантазия художников Ласко оказывается не при чем.
Но это только часть истории. Ведь и помимо росписей Ласко, единороги древнее обелиска Салманасара. Единороги изображены на сотнях печатей, найденных в Хараппе, Мохенджо-Даро и других центрах цивилизации долины Инда, уже погибшей ко времени Салманасара. Они предстают здесь своего рода однорогими быками — не мощные и не быстрые, скорее мечтательные. Их единственный рог — тонок и длинен, он идет вверх с изящным изгибом. Есть превосходный материал для сравнения: на нескольких печатях изображены носороги. Вот у этих рог прямой, устремленный вертикально вверх, а в остальном они изображены достаточно реалистично. Единороги на них совсем не похожи. Вообще, иконография единорогов имеет поразительно мало общего с обликом носорогов. Марко Поло, повидавший на Яве этих животных, был до глубины души изумлен европейским фантазиям о единороге и деве.
Мотив борьбы между однорогим быком и львом тоже древнее обелиска Салманасара. Есть шумерское изображение, есть выразительнейший рисунок на вазе из Луристана. Скорее всего, носорог предстал на обелиске в виде быка под влиянием старых представлений.
Сходный мотив засвидетельствован и в Египте, причем в пародийном исполнении. На папирусе времен Рамсеса III мы видим однорогую антилопу и льва. Они, словно люди, восседают на табуретах, свесив ноги, будучи заняты настольной игрой, более всего напоминающей шахматы.
Где и как все это началось? Не уходит ли история единорогов в доисторическую эпоху?
ЕВРОПА РИМСКАЯ
С моим другом Дэвидом Констаном мы познакомились на трамвайной остановке. Куда еще мог ехать интеллигентного вида еврей утром выходного дня, как не туда же, куда и я, — в университет Бостона? Я поделился с ним своей догадкой, к моему удовольствию оправдавшейся. Ученое собрание, впрочем, оказалось скучным. Я вынул книжку. Дэвид полюбопытствовал, что я читаю, и одобрил мой выбор. Затем мы виделись множество раз — у него в Провиденсе, у меня в Петербурге. А теперь я приехал к нему в Саламанку — его второй дом, дом его жены. Я объясняю по телефону, что нахожусь у Римского моста, и когда он появляется, спрашиваю, в каком смысле мост, у которого мы стоим, «Римский». — «В буквальном». Вот так! Я бы не удивлялся, если бы имел обыкновение, отправляясь в дорогу, читать подходящие книги или путеводители. Но мне было некогда, и в Испанию я приехал не для того, чтобы знакомиться с римскими древностями. Еще один римский мост, через Гвадиану, я замечаю в Мериде, недалеко от впечатляющих руин римского города. Но разве я не знаю, что римляне были мастера строить? И лишь в Кордове, после того как я остановился у римского моста через широченный Гвадалквивир, прошел по нему собственными ногами, а затем проехал по нему на машине, я наконец проникся благоговейным трепетом: эти люди строили так, что я пользуюсь их трудами две тысячи лет спустя!
С тех пор я куда более осмысленно взирал на римские памятники. Их много в Европе. Помимо мостов, это акведуки, дороги, укрепления, храмы, театры, арены, мозаичные полы, надгробия и разное прочее. Я уже не говорю об Италии — здесь, в Сполето, бредя по средневековой улочке, я в изумлении остановился перед надписью Casa romana; вхожу и попадаю в римский дом первого века, принадлежавший, как предполагают, семье будущего императора Веспасиана: в Италии встречи с римлянами — на каждом шагу.
Веспасиан был человеком редкого остроумия и самообладания, обронивший в преддверии смерти и самое изысканное, и самое благородное замечание. В одном он намекает на посмертное обожествление сенатским постановлением («Кажется, я становлюсь богом»), в другом говорит о том, что такое римский император («Императору подобает умирать стоя»).
За Альпами римляне не только проложили множество дорог и возвели множество полезных сооружений. Они добились большего — страны, подчиненные Римской империи, процветали: распахивались поля, строились города, склоны холмов покрывались виноградниками, население множилось.
Римский народ — это легионы с мертвой хваткой. Откуда же проистекает его цивилизующее начало? Мой ответ, возможно, вас удивит.
Римляне — это своего рода греки. А греки были миссионерами цивилизации. Они несли ее с собой и оставляли элементы ее всюду, где только появлялись. Мерида, бывшая Emerita Augusta, знаменита прежде всего своим римским театром. Но что такое римский театр? Он отличается от греческого только тем, что построен в римском городе. И театральные постановки, и театральные сооружения — изобретение греков. Греки всюду основывали города. Марсель, Неаполь, Стамбул, Севастополь выросли на месте древних греческих поселений. Около сорока лет назад были начаты раскопки греческого города в Северо-Восточном Афганистане у слияния Пянджл и Кокчи. Там тоже был театр и много всего прочего — найден даже папирус с отрывком из философского диалога. В Кордове родился Сенека, писавший трагедии в подражание греческим и опубликовавший трактат «Вопросы естествознания», в котором он обстоятельно рассмотрел различные теории греком. В восточном направлении греческие научные идеи и использовавшиеся в научном исследовании инструменты достигли не только Афганистана, но и Китая. Представления, разыгрываемые в театральных масках, с начала VII века известны в Японии. Они пришли сюда из Китая через Корею. В японских музеях хранится множество ранних масок — они европеоидные. Индийская драма в еще большей степени является наследницей греческой. Иконография Будды несет печать греческого влияния. Вы можете видеть Будду с прической Аполлона; на капители коринфской колонны он предстанет медитирующим среди листьев аканфа. До прихода греков в Индию Будду, собственно, вообще не изображали. Театр, скульптура, астрономия — это то, что получили от греков и западные страны, и Индия. На Западе долг был признан в знаменитых строчках Вергилия, но и на Востоке «Махабхарата» говорит о «всезнающих греках». (Конечно, многие индийские патриоты будут отрицать какую-либо роль греков в их культуре, но уж мы-то в России знаем, что восприятие литературных жанров, сложившихся у соседей, только способствует тому, чтобы своя литература стала великой; то же самое относится и к изобразительным искусствам, и к музыке, не говоря уже о науке, университетах, академиях.)
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».
«Сидеть и смотреть» – не роман, не повесть, не сборник рассказов или эссе. Автор определил жанр книги как «серия наблюдений». Текст возник из эксперимента: что получится, если сидеть в людном месте, внимательно наблюдать за тем, что происходит вокруг, и в режиме реального времени описывать наблюдаемое, тыкая стилусом в экран смартфона? Получился достаточно странный текст, про который можно с уверенностью сказать одно: это необычный и даже, пожалуй, новаторский тип письма. Эксперимент продолжался примерно год и охватил 14 городов России, Европы и Израиля.
Леонск – город на Волге, неподалеку от Астрахани. Он возник в XVIII веке, туда приехали немцы, а потом итальянцы из Венеции, аристократы с большими семействами. Венецианцы привезли с собой особых зверьков, которые стали символом города – и его внутренней свободы. Леончанам удавалось отстаивать свои вольные принципы даже при советской власти. Но в наше время, когда вертикаль власти требует подчинения и проникает повсюду, шансов выстоять у леончан стало куда меньше. Повествование ведется от лица старого немца, который прожил в Леонске последние двадцать лет.
Жанр путевых заметок – своего рода оптический тест. В описании разных людей одно и то же событие, место, город, страна нередко лишены общих примет. Угол зрения своей неповторимостью подобен отпечаткам пальцев или подвижной диафрагме глаза: позволяет безошибочно идентифицировать личность. «Мозаика малых дел» – дневник, который автор вел с 27 февраля по 23 апреля 2015 года, находясь в Париже, Петербурге, Москве. И увиденное им могло быть увидено только им – будь то памятник Иосифу Бродскому на бульваре Сен-Жермен, цветочный снегопад на Москворецком мосту или отличие московского таджика с метлой от питерского.
Сборник путевой прозы мастера нон-фикшн Александра Гениса («Довлатов и окрестности», «Шесть пальцев», «Колобок» и др.) поделил мир, как в старину, на Старый и Новый Свет. Описывая каждую половину, автор использует все жанры, кроме банальных: лирическую исповедь, философскую открытку, культурологическое расследование или смешную сценку. При всем разнообразии тем неизменной остается стратегия: превратить заурядное в экзотическое, впечатление — в переживание. «Путешествие — чувственное наслаждение, которое, в отличие от секса, поддается описанию», — утверждает А.