Записки рецидивиста - [34]

— Молодого парня, твоего ровесника, зарезали, тебе не жалко?

— Гражданин майор, этого могло не случиться. Но лейтенант сам виноват. Компания спокойно сидела, играли на гитаре, пели, что еще делать зекам в свободное от работы время? А лейтенант подошел и начал беспредельничать. Вот и результат. Зло порождает зло. Это не мной сказано. Мужик один умный в Древнем Риме сказал, пахан ихний, Аристотелев фамилия. Может, слыхали, — пытался я с умным видом объяснять майору. — Это он нашу зону, наверное, имел в виду. Ментовский беспредел — родная мать зековского беспредела. А яблоко от матери не далеко падает. Это уже наш мужик Мичурин сказал. Он по яблокам большой «спец» был. («Спец» на воровском жаргоне обозначает начальник спецкомендатуры.)

Лучше бы я ничего ему не говорил. Видимо, на майора произвело сильное впечатление мое глубокое познание философских наук. А может, позавидовал моей учености. Но было видно, как его рожа приобретает цвет пурпурного заката.

— Ты что, мерзавец, шибко грамотный? В изолятор, — крикнул майор.

Меня кинули в изолятор. Он уже был битком набит «отрицаловкой» — человек семьдесят. Пришел сам «хозяин», говорит:

— Это вы научили его, чтобы зарезал лейтенанта?

Мы ответили:

— Да на кой хер он нам сдался. Мы ему ничего не говорили. Здесь каждый сам отвечает за свои поступки.

И сам Сергей на следствии говорил, что его никто не учил. Кончилось тем, что нас, человек двадцать «отрицаловки», отобрали и отправили назад в пересыльную тюрьму. Толик Хадун опять попал со мной. Приехали на пересылку, снова очутились в своей камере. Коля Калмык был еще там. Он нам и рассказал камерные новости, пока мы отсутствовали.

4

В Караул-Базар на особый режим шел вор в законе по кличке Игрушка. Я его хорошо знал, вместе были в Бире во всесоюзной зековской больнице. Когда нас ломали в подвале хабаровской тюрьмы, Игрушка один не дал подписку. Прошел всю «прожарку» через смирительную рубашку, причем неоднократно, остался живой, но попал в сумасшедший дом. Был он небольшого роста, худощавый, родом из Карелии. Ему строгий режим заменили особым.

А до Игрушки в камеру пришел Сангак, метис — наполовину таджик, наполовину русский. Сангак до этого сидел в другом «кичмане», но там они, человек девяносто, подняли бунт. Им «отломили» добавки к срокам и раскидали по всей Азии.

Сроку у Сангака было девять лет. В камере вел себя вызывающе, постоянно борзел (ругался) с зеками и лез на рога.

Один раз Игрушка играл с Сайгаком в карты под интерес и обыграл Сангака. Тот стал расплачиваться, но проигранные брюки зажал, кричал:

— Брюки не были в игре.

— Были, — только и сказал Игрушка.

Был он еще слаб после всех «прожарок» и больниц и на скандал не полез.

Игрушку я не застал, он ушел на этап раньше моего возвращения. Я стал присматриваться к Сангаку, что он из себя представляет. Понял: обыкновенное барахло, пытается корчить из себя пахана. Когда приносили завтрак, обед, то миски в первую очередь подавали на верхние нары Сангаку и его кодле. Один пожилой мужик хотел взять миску с кашей, так Сангак его обматерил:

— Пошел на… Подождешь, мы еще не все взяли.

Мне это не понравилось. Решил провести воспитательную работу. Вечером говорю Калмыку:

— Пойдем, Коля. Прикроешь меня со спины, если что.

Сангак и еще человек восемь «плановых» сидели на верхних нарах, все обкуренные наглухо, кайфовали. Я залез к ним на нары, спросил:

— Ты Сангак?

— Да.

— Здесь проходил этапом Игрушка, ты знал, кто он такой?

— Знал.

— А почему ты так нехорошо себя вел с ним, с больным человеком, так борзел? Ты что, забыл все приличия этой жизни? И вообще кто ты такой по этой жизни?

Сангак посмотрел на меня расширенными глазами, видимо, не ожидал такой дерзости, хотел что-то сказать, но не успел. Я ударил правой в челюсть так, что он слетел с верхних нар и врезался головой в бетонный пол. Я соскочил вниз, и мы с Колей ногами вырубили его наглухо. Никто из его кентов и пальцем не пошевелил, чтобы помочь товарищу.

В это время открылась решетчатая дверь, в камеру ввалились надзиратели и нас с Колей вытолкали в коридор, увели в изолятор и обоих кинули в одну камеру.

На нарах в камере спал здоровенный детина. Коля посмотрел на него, подошел ко мне и говорит:

— Это Юрка Окорок. Мы вместе шли этапом из Казахстана. Из-за того, что я молодой, красивый, они хотели сделать меня женщиной, все время подкрадывались ко мне. У них ничего не получилось, я их не боялся, но их было много. И особенно усердствовал этот подонок. Дим Димыч, ты помоги мне, придержи ему ноги, я его удавлю. Хочу получить расчет за его приставания, а все дело возьму на себя.

Я подумал немного, взвешивая ситуацию, ответил:

— Годится, Коля. Пошло дело.

Нары в изоляторе низкие, я присел на корточки и локтями придавил Окороку ноги. Коля сел ему на грудь, руками схватил за горло, стал давить и удавил. Тот сильно дернулся несколько раз, потом мелко-мелко засучил ногами и утих.

Мы встали, походили по камере, вытирая пот со лба: работа попалась не из легких.

— Коля, — обратился я к Калмыку, — слушай внимательно и запоминай: даже убивать станут, я тебе не помогал, я спал и ничего не видел, ничего не слышал. А ты уж сам будешь доказывать и излагать свои мотивы. Главное, не боись. Менты, конечно, покуражатся, их праздник. Но много за такое барахло не дадут, набросят троячок к сроку, не больше. Подумаешь, одним мерзавцем меньше стало. Да ментам одна радость только великая была бы, если бы мы все друг друга перерезали, передушили. Они бы только вздохнули. Ты, главное, стой на своем до конца и провокациям не поддавайся. От ментов всякой подлости можно ожидать. Если вдруг на следствии «барбосы» (следователи) тебе скажут, что Дим Димыч раскололся, что помогал тебе душить, ты не верь ни их словам, ни ксивам, если будут совать: «Вот, мол, посмотри признание Пономарева, собственноручно подписанное». Любую ксиву можно подделать, только не Дим Димыча. Запомни, Дим Димыч не из тех людей, кого на понт можно взять, — продолжал я учить и наставлять парня.