Записки пулемётчика - [15]
Крупными печатными буквами вывел имя и отчество мамы, указал адрес: город Ижевск, улица Воровского, дом восемьдесят один.
Уже после того, как запись сделана, я подумал, что книжка может попасть под дождь, размокнуть, чернильные буквы расплывутся! И теперь вот, сидя под старой березой, вооружился простым, не химическим карандашом — переписываю все заново.
Писать неудобно — темно. А костер разводить нельзя: получится полная демаскировка. Выручают луна да немецкие осветительные ракеты, которые, крутясь, по-змеиному шипя, то и дело повисают в воздухе.
Нет худа без добра: оказывается, и предательски яркие ракеты можно использовать с толком. Стоит только вообразить, что это не ракеты, а ослепительно сияющие люстры, специально для твоего удобства подвешенные над лесом.
В необычном сиянии «люстр» мне неожиданно вспоминается недавняя гражданская жизнь.
Около года до призыва в армию я работал в Ижевске. Овладевал не хитрым, вроде бы даже грубым, а в действительности не таким уж простым и легким искусством: красить полы, белить потолки, накладывать на стены — для красоты — узорчатые трафареты. Искусству этому я обучался, по-видимому, не безуспешно. Получил седьмой, довольно высокий по тогдашней классификации разряд, стал не просто маляром, а с почетным довеском-титулом именовался «маляром-декоратором».
Определили меня в художественную мастерскую, созданную при Управлении трудовых резервов.
Художественной мастерская называлась потому, что, кроме небольшой группы таких, как я, начинающих маляров, в ней работали три настоящих мастера — профессиональных художника. В отличие от нас, молодых, занимались они делом куда более солидным: рисовали картины, писали к праздничным дням лозунги, оформляли на улицах города наглядную агитацию.
Хорошо помнится, как руководитель мастерской получил заказ изготовить ко Дню Красной Армии, к двадцать третьему февраля, большое панно, посвященное героическому подвигу советских воинов на фронте. Рисовать одного из бойцов по единодушному мнению работников мастерской решено было с меня.
Я занимался своим делом — разводил краски, грунтовал холсты, а художники в это время творили, «схватывая» меня «на лету».
Панно получилось впечатляющее, красочное. На нем в живописной форме — в огне и пороховом дыму — изображены были два красноармейца. Один, раненый в голову, вел огонь из «максима», другой — это был я — находился подле. Правая рука у меня была забинтована, левая занесена над головой для броска гранаты. В таком виде в феврале 1942-го года я и предстал перед тысячами ижевцев: панно вывесили на здании Втуз-комбината, одном из самых больших в то время в Ижевске.
Что уж скрывать, к славе пулеметчиков я всегда относился неравнодушно, еще с раннего детства. Было что-то романтическое в их боевой профессии, веяло храбростью от самого слова — пулеметчик! Сразу же упоминался не кто-нибудь, а Чапаев и его лихой, не знающий страха ординарец, мой тезка — Петька, в воображении возникали кадры из самого знаменитого в те годы кинофильма...
По улицам Ижевска я ходил страшно довольный: теперь никто из знакомых ребят никак иначе и не называл меня, кроме как Петькой-пулеметчиком. И хотя я делал вид, старался изо всех сил показать, что отношусь к новому имени безразлично, в действительности сильно гордился.
И надо же так случиться! Прямо из Ижевска направили меня в пулеметно-минометное училище, и здесь, на самом деле, не в художественном произведении, а наяву, я быстро, как в сказке, стал пулеметчиком. И вот уже прибыл со своим неразлучным «максимом» на фронт, нахожусь вместе с ним на переднем крае.
Кто скажет, как сложится дальнейшая моя судьба?
Не повторится ли завтра вплоть до самых мельчайших подробностей — не на магическом панно, а на настоящем поле боя — все то, что совсем недавно нарисовало воображение художников? Не произойдет ли все это со мной в жизни?..
Наконец, с записной книжкой покончено. Все, что требовалось туда занести — самое главное, самое существенное — написано. Остается еще письмо домой.
Что поведать своим?
Что завтра бой? Об этом я решаю не сообщать. Зачем? Если ранят, попадешь в какой-нибудь госпиталь, может статься, в уральский или еще дальше, даже в сибирский. Оттуда, из глубокого-глубокого тыла, когда все будет уже позади, и домашние могут не волноваться, тогда и отпишу. Раскрою место своего нахождения: так, мол, и так, сообщаю — для юмора можно вставить не «сообщаю», а «спешу сообщить» — спешу сообщить, что я уже побывал на фронте, участвовал как пулеметчик в боях, был ранен немножко. Это мое письмо вы получите уже из госпиталя...
В то, что могут меня и убить, я не верю! Смерть обязательно минует меня, пройдет стороной, не заденет... Все обойдется «наркомздравом», госпиталем, легким или в крайнем случае не очень-то тяжелым ранением. В руку ли, ногу — никто не может знать заранее.
Думаю так, конечно, не я один. Так надеется подавляющее большинство солдат, готовящихся сейчас к бою. Так считают, может быть, все.
А скольким же из нас, крепко верящим в удачу, в счастливую свою звезду, не суждено завтра вернуться из первого боя?
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.