Записки простодушного - [35]

Мама горячо поддерживала мою страсть к учению.

Ей, истерзанной непосильной работой, было лестно, когда жена то одного, то другого из самых видных в городе людей спрашивала: «Ефросинья Николаевна, ну поделитесь, пожалуйста, вашим педагогическим секретом!», и мама, полуграмотная деревенская женщина, скромно отвечала: «Да как-то само так получатся!» Получалось, однако, не само… Учиться мне было — трудно. Требования достаточно высокие (а иначе как бы я и мои товарищи поступили потом в вузы, и довольно престижные?). Учебников мало, тетради делали иногда из газет. Помню, как я на летних каникулах переписывал учебники в тетради, сшитые из светокопий заводских чертежей. А в 44-м мне как отличнику преподнесли на школьном собрании роскошный подарок — пять тоненьких тетрадок, пять некрашеных, военного времени карандашей и открытку «И. В. Сталин выступает перед нефтяниками Баку».

Но главные трудности, конечно, не в недостатке учебников и тетрадей: кроме приготовления уроков была уйма хозяйственных дел. Благодаря маминой и нашей энергии в годы войны в нашей большой семье с едой и одеждой было даже лучше, чем у многих моих одноклассников. Но… но… Достигалось это крайним напряжением всех сил, и, по чистой совести, я не колеблясь поменялся бы в этом отношении с моими товарищами, чтобы не работать до изнеможения и иметь время для игр, рыбалки и, самое главное, для чтения. Признаюсь, я иногда шел здесь на небольшие уловки. Если была уж очень интересная книжка, я с вечера прятал ее под подушку, а утром, укрывшись с головой, читал ее под одеялом, сделав щелку, малюсенькую, чтобы только можно было разобрать буквы. А мама думала, что я сплю, и ей жалко было будить меня и нагружать домашними делами.

«ТРУДЫ И ДНИ»

Не было ни водопровода, ни отопления, ни газа, ни канализации, все удобства — на дворе, на свежем воздухе (эта «свежесть» достигала нередко 30–40 градусов ниже нуля). Сейчас «великие» рукотворные моря сильно изменили климат и в Воткинске. А в годы моего детства где-то в конце октября выпадал снег, наступала зима, сухая, безветренная, — и без «глупостей» вроде грибного дождичка под Новый год или в Крещенье. Нередки были морозцы, морозы, а то и морозищи, о чьих проказах так сочно писал Некрасов:

Без мелу всю выбелю рожу,

И нос запылает огнем,

А бороду так приморожу

К вожжам — хоть руби топором!

Нужно почистить Зорькину стайку, отоварить продовольственные карточки, напилить и наколоть дров, сделать разные мелкие домашние дела (прибрать в доме, помочь готовить еду) и т. д. и т. п. А еще — отводить братьев и сестру в ясли или в детсад и забирать их оттуда. Братья, Шура и Гера, капризничают, не хотят идти, рассыпаются в разные стороны, как два шарика: поймаешь одного — убежал другой.

С сестренкой Алкой легче, особенно зимой: посадишь в санки, укутаешь одеялом — и бегом в ясли-сад. Летом хуже. Возил я ее в корзине на тачке. Дорога неровная, помню, как один раз вывалилась Алка на камни. Лицо в крови, смотрит на меня испуганными глазенками и даже не плачет. И так это меня умилило (подумал: «Понимает, что я не нарочно!»), что я сам заревел. Теперь-то понимаю, что она просто в шоке была.

А стирка белья? Стирала мама дома, но полоскать белье мы с ней непременно шли на пруд (километра полтора-два от дома), таща большую плетенку белья — летом на тачке, зимой на санках. Мне-то зимой легче и приятнее: я на коньках подталкиваю сзади тяжелые санки, а потом катаюсь на коньках по пруду. А маме трудно: полощет белье в проруби и отбивает его на льду тяжелым деревянным вальком, время от времени дуя на окоченевшие руки и грея их между коленями. А потом усталые, замерзшие, возвращались домой и развешивали белье на чердаке — обычно уже в сумерки. Но зато каким же оно было душистым, это белье!

Вот огребаться (снег расчищать) мы любили. «Ой, ребята, снегу навалило — из дому не выйдешь!» — будила на рассвете мама. Вставать ни свет, ни заря не очень-то хотелось, но на морозце сонная одурь быстро проходила, и мы бойко раскидывали пушистый свежий снежок, расчищали дорожки — к сараю, к воротам и от ворот — к проезжей части улицы.

Но это только начало: основное огребание — потом, после школы. Нужно очистить от снега весь двор. На этом мама не настаивала, это уж роскошь, но чистый гладкий двор нужен был нам самим, для игры. Выносить снег со двора при наших-то снегопадах — дело нереальное, мы его сгребали в стороны, к стенам, потом эти высоченные сугробы подрезали, аккуратно подравнивали лопатами и «для красы-басы» втыкали в них маленькие елочки. Всё, хоккейное поле готово, можно играть. (Клюшки — обычные, чуть загнутые внизу палки, а с ролью шайбы отлично справлялись мерзлые конские катыши.)

Весной — экзамены в школе, и в это же время другие важные экзамены — посадка в огороде и на полях. В войну лопата окончательно вытеснила все сохи-плуги-трактора. Не меньше десяти соток (иногда и твердый дерн) мы вскапывали лопатами, потом боронили граблями и засаживали (в основном картошкой). Тяжело, конечно, но я любил это время. Весна, впереди каникулы, впереди лето, мы выставляем зимние рамы, распахиваем окна, и в наш дом, целых полгода (даже больше!) плотно закупоренный, врывается весенний воздух. А вскоре — «переселение народов»: в доме остаются только женщины (мама и сестра Алла), а «мужики» ночуют кто где. То на сарае, на душистом сене, слушая, как внизу «пышкает» корова и гоношатся куры, то на террасе (уютно, светло, на полу — половичок, на стене — коврик, в окне — луна), то в чулане (таинственная, даже жутковатая темнота — хоть глаз выколи, а утром — проникающие сквозь щели золотые столбы света с пляшущими в них пылинками.)