Записки простодушного - [17]

ОПАСНЫЕ ИГРЫ

Опасности подстерегали повсюду, часто с неожиданной стороны.

Память сохранила несколько эпизодов, каждый из которых мог закончиться для меня или моих братьев трагически.

Сива. Сива — приток Камы, протекающий километрах в трех-четырех от города. (Ва у угро-финнов, коренных жителей этих мест, значит «вода», и многие названия рек в наших местах включают этот элемент: Колва, Сылва, Лысьва, Косьва, Обва.)

Сива — река не такая уж широкая, но очень быстрая (плыть против течения даже и не пытайся) и очень коварная: есть места, где «курица вброд перейдет», а есть омуты и водовороты. Эта-то река и была нашей колыбелью. И купались там, и рыбу ловили. И сколько же людей, не только детей, но и взрослых, утонуло в этой колыбели! Тонул в ней и я. Было мне лет пять. Дети постарше (лет по 10–11) вместе со мной переходили Сиву. Они делали всё грамотно: переходили с галечника (низкого берега) наискось на галечник на противоположном берегу, но я попал в яму и, не мешкая, пошел на дно. Хорошо помню тогдашние мои ощущения. Они, как ни странно, не были мучительны: лежишь на песчаном дне, в воде солнечные зайчики и какие-то колокольчики в ушах…

И вот уже испуганные сестры Тайка и Нюрка тащат меня на берег.

Лошади, коровы. «Не подходи к лошади сзади, а к корове спереди!» — учили нас сызмальства. Но я не помню, чтобы лягались лошади, эти могучие и удивительно кроткие животные.

Да и из коров я помню только одну бодучую — Машку, корову моих дедушки и бабушки. Дед и бабка ее недолюбливали (неудойная!), а мы уважали — за буйный прав, за острые рога, которые она, не задумываясь, пускала в ход. Уважали, но и подразнить любили. Заметив, что Машка стоит в задней части скотного двора, кто-нибудь из нас выбегал во двор, подбегал к Машке (кто ближе?) и, увидев, как Машка наставляет рога, опрометью бежал к спасительной двери на скотный двор, захлопывал ее за собой. И как же приятно было слышать, когда рога свирепой Машки вонзаются не в твою юную попку, а в толстую древесину двери!

Могу ли я после этого осуждать испанских мальчишек, бегущих накануне корриды перед разъяренными быками?

Пушкин, как всегда, прав:

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья…

Громко. Так звали здоровенного, злющего цепного пса у дяди Вани (видимо, за его громкий лай).

Я решил приручить его. Понимая, что путь к сердцу пса (как известно, и к сердцу мужчины) лежит через желудок, я запасся аппетитными косточками и во всеоружии отправился к Громку. К моим первым шагам в запретной зоне он отнесся с полным пониманием, благосклонно поглядывал на меня, облизываясь и помахивая хвостом. Потом, не чинясь, с урчаньем принялся за мое скромное угощенье.

И тут я совершил грубую ошибку — я для закрепления нашей нерушимой дружбы стал его гладить (это во время еды-то!). Естественно, он меня цапнул, и хорошо цапнул: с обеих сторон ладонь была прокушена почти до кости.

Мы тогда (5-й класс) проходили в школе «Историю Древнего мира», и я, памятуя о мальчике-спартанце, который на уроке мужественно, без стона терпел, когда спрятанный под его рубашкой лисенок выгрызает ему внутренности, тоже вел себя мужественно. Подойдя к тете Толе, я, пряча за спину руку, из которой, ну, не лилась, но струилась кровь, попросил у нее йод. «А зачем тебе?» — «Да кровь идет немножко…» — «Почему?» — «Да Громко немножко укусил!» — «Покажи! Показывай, показывай!» И увидев окровавленную ладонь, суматошно закричала дочкам: «Ой-хой-хой! Девки! Тайка! Нюрка! Быстрее, воду, йод, тряпку какую-нибудь!»

Петух. Что лошади, коровы, козы, собаки, свиньи — существа опасные, мы знали. Но вот петух — зверь небольшой, вроде бы нестрашный и очень занятой: гребёт всё ногами, вроде футболиста, только не вперед, а назад. Клюёт и — примерный семьянин — несушек подзывает. Но стоило пятилетнему брату Шурке оказаться одному во дворе дяди Вани, как этот петух налетел на малыша и ну его клевать и шпорами драть. Да всё в лицо норовит! Хорошо, кто-то из взрослых во двор вышел. Заклевать его петух вряд ли мог (а может, и мог — если б в висок попал), а вот глаза выклевать — запросто. «Эк он его отделал!» — задумчиво сказал хозяин петуха, косоглазый жилец дяди Вани. И оба — и хозяин, и петух — искоса посмотрели на Шурку, вот, мол, какие мы лихие.

Впрочем, петух недолго упивался победой. Хозяин скоро его «нарушил» (прирезал), но причиной расправы был не Шурка, а соображения высокой коммерции.

Дело в том, что хозяин петуха, несмотря на косоглазие, был неплохой мастер — специалист по трюмо, которые перед войной входили в моду. И вот однажды он выставил под крышей сарая на просушку зеркало в богатой резной деревянной оправе. Считается, что животные себя в зеркале не видят. Наш петух отлично себя увидел, но неправильно интерпретировал увиденное. Он решил, что это — «соперник коварный», посягающий на его гарем. Разбежавшись, он бросился на наглеца. Тот не отступил, а встретил хозяина двора мужественно, клюв к клюву и шпоры в шпоры. Снова и снова бросался петух на пришельца, пока в полном изнеможении, с окровавленным клювом не свалился около исцарапанного и совершенно не пригодного к продаже зеркала. «Эк он его отделал!» — снова и снова повторял потрясенный хозяин зеркала (и петуха). Это были в точности те слова, которые он произносил раньше об исклёванном моем братце, но если там было легкое сожаление с оттенком гордости, то здесь — глубокая скорбь по поводу тяжелой утраты.