Записки прокурора - [108]

Рябинина закончила свою исповедь. За окном густел октябрьский вечер. Мы давно уже сидели со светом. В прокуратуре, кроме нас, никого не было. Я поинтересовался, что она думает делать дальше.

— Не знаю… Но с Федотом жить не буду ни за что!.. А деньги за свадьбу я им выплачу! — вдруг решительно заявила она.

«Каким образом? — подумал я. — С её-то зарплатой…»

Рябинина, словно угадав мои мысли, упрямо повторила:

— Выплачу, честное слово! Буду брать дополнительные дежурства.

Мне не хотелось ей ничего говорить. Вернее, поучать. Однако же не удержался и спросил, как все-таки она могла решиться на брак, зная человека заочно.

— А что? — удивилась Валентина. — Сколько я читала: люди начинают переписываться, не зная друг друга, а потом женятся. И все у них хорошо, они счастливы. Знаете, как тётя Клава и дядя Аким познакомились? Во время войны она связала рукавицы и вложила туда письмецо: бей, мол, солдат, фашистских гадов, и пусть моё тепло согревает тебя… Дядя Аким ответил. Стали они писать друг другу. Потом вдруг письма от него перестали приходить. Тётя Клава думала, что он погиб. А точно кто сообщит? Это только родным во время войны похоронки слали… Тётя Клава послала запрос в часть. Ей ответили, что дядя Аким ранен, лежит в госпитале. Она и госпиталь разыскала, поехала. А он гонит её: кому такой калека нужен. Тётя Клава все-таки привезла его к себе в деревню, свадьбу сыграли. Заставила институт закончить. И он тоже учителем стал, преподавал историю. И вот сколько лет живут душа в душу.

…Этим же вечером Валентина Рябинина уехала в Лосиноглебск. А я думал, почему же у неё так вышло? Конечно, в её годы все кажется иначе, чем нам, пожившим достаточно и повидавшим немало. Молодость — она категорична в своих поступках и решениях.

Насчёт Федота я тоже затруднялся что-либо понять. То, что рассказала Валентина, совсем не вязалось с образом человека, письма которого я читал. Но ведь суждение о Федоте действительном девушка составила фактически за один день — день свадьбы. Может быть, не разобралась? Человеческая натура — штука тонкая и сложная. Где-то я читал, Лермонтов был в жизни вспыльчивым и язвительным, а его стихи — сама нежность и романтика. А то, что Федот не очень разговорчивый и иной раз любит крепкое словцо… Сам я знавал людей, которым легче изложить свои мысли на бумаге, чем выразить устно. Случалось и обратное: иной боек в разговоре, а как дело доходило до писанины — предложения путного составить не мог…

И ещё. Свои ошибки мы частенько стараемся переложить на других.

Я решил пригласить к себе жениха. Страсти, как видно, были нешуточные. Следовало сделать ему внушение, чтобы он избегал всяческих эксцессов. И предупредил своего дружка, этого самого Степана: не дай бог решат отомстить девушке.

Заодно мне хотелось посмотреть, что же из себя на самом деле представляет Федот…

Федот приехал в прокуратуру. На нем были новенькие джинсы с широченными отворотами на обшлагах, элегантный пиджак лайковой кожи и водолазка. Модняга, да и только. Но водолазка была кричащего ярко-жёлтого цвета, что совсем не гармонировало с остальным.

Парень он был внешне симпатичный. Крепкий, румяный, чисто выбритый. Одним словом, ухоженный. И здорово походил лицом на свою мать.

Я смотрел на него и думал, что теперь трудно определить по одежде, кто есть кто. Рабочие, колхозники одеваются не хуже интеллигенции. Это до войны одежда точно указывала: этот от станка, этот — крестьянин, а этот — инженер или научный работник…

Узнав, что у меня была Валентина, Федот погрустнел. Я спросил, что же, по его мнению, произошло?

— А я почём знаю, — нахмурился он. — Все было в норме…

— Может быть, вы вели себя как-нибудь не так или сказали ей что? — осторожно выспрашивал я.

— Все было путём, — коротко ответствовал он.

— Насколько я понял, она даже боится с вами встретиться.

— Во даёт! — искренне удивился Федот. — И пальцем не трону. Забуду все.

Я попытался расспросить его, как отнеслись к Валентине в его семье. Но он знай себе твердил: «нормально» да «путём». А вот как раз путного-то из его объяснений ничего вынести было нельзя. Тогда у меня возникла мысль провести не очень хитрый эксперимент. Я попросил его изложить эту историю на бумаге.

Надо было видеть, какие муки он претерпевал, трудясь над объяснением. Нелегко дались Федоту полторы страницы, исписанные уже знакомым мне подчерком.

Я стал читать, и тут до меня кое-что дошло.

Не говорю об орфографии — ошибка на ошибке. Первое предложение начиналось: «Я познакомился с моей женой через поездку в поезде…» Дальше шла беспомощная, безграмотная писанина, за которую стыдно было бы даже второкласснику. И мне стало окончательно ясно…

— В книжках копались, списывали? — спросил я Бурмистрова, кладя на стол пачку писем, оставленных Валентиной.

Он хмыкнул, почесал затылок.

— Некогда было по книжкам лазить. Намахаешься за день, особенно когда косяк идёт, — еле до постели добираешься.

— Просили кого-нибудь писать за вас?

— Да не просил… В каюте со мной наш моторист жил, Жорка Панкратов… Чокнутый…

И Федот рассказал, что этот самый Панкратов был помешан на книгах и сам мечтал стать писателем. Каждую свободную минуту он отдавал перу и бумаге.