Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе - [35]

Самому мне тоже довелось возвращаться из Парижа, где я проходил стажировку. Ещё в аэропорту имени де Голля меня с размаху двинул чемоданом по коленке мой соотечественник, расчищая себе дорогу к самолёту. Я не хляснул его по морде только потому что не хотел международного скандала. В самолёте мой шеф, огромных габаритов француз по имени Дидье, открыл багажную полку наверху и обнаружил, что она занята единственным большим баулом, поставленным через всю полку по диагонали нашими соседями-соотечественниками. Дидье попросил меня перевести им, чтобы они поставили свой багаж правильно. Женщина отвернулась, словно не слыша просьбы, а мелковатый мужичонка с лицом недовольного кролика сказал, что у него там ценные вещи, которые он не хочет лишний раз тревожить, и вообще они первые пришли и по-праву захватили это место. А вы, типа, пришли позже, так что перетопчетесь. Под ноги свои чемоданы себе положите, не баре. Я перевёл ответ Дидье, опустив хамские выпады. В ответ француз сделал то, что сделает любой нормально воспитанный человек. Он сказал, что багажная полка расчитана на всех в равной мере, в независимости от очередности прихода, и любезно предложил соседу свою помощь в справедливой расстановке багажа. Не дожидаясь ответа, он легко взял баул, притиснул его к краю полки, а рядом впихнул мою и свою сумищу. В бауле, кажется, что-то слегка хруснуло: у мужичонки глаза сделались белыми от злобы, кроличья пасть оскалилась, обнажив зловещие резцы. Уродец подскочил ко мне и завопил прямо мне в лицо, брызгая слюной: "Скажи своему басурману, чтобы он не трогал мои вещи руками своими, грязными! А то я ему!.. И не посмотрю!.." Я спокойно ответил: "Если я переведу твои слова человеку, который родился во французских Альпах, он тебя на тряпки порвёт, и будет глубоко прав." Вонючий кролик испуганно заткнулся, но кипящее в нём говно выплёскивалось наружу, и после короткой нерешительной паузы он принялся вымещать злобу на подходящем объекте — собственной жене, изводя её мелкими придирками.

В полёте несколько наших «крутых» соотечественников напились до безобразия, не переставая жали на кнопку вызова стюардессы и требовали от стюардессы-француженки, чтобы она бросила пассажиров, подсела к ним и приняла участие в их безобразной попойке. Вышколенная стюардесса очаровательно улыбалась, брала пластиковый стакан, наполненный коньяком, подносила ко рту, не выпивая, после чего незаметно выливала жидкость, возвращала пустую ёмкость, и уходила выполнять свои основные обязанности. Под конец полёта стюардессе вручили два до краёв наполненных стакана с коньяком — один для пилота, другой для штурмана.

Посадка прошла нормально.

Приехав домой, я начал делиться свежими впечатлениями с супругой, на что она ответила: "Я не претендую на то, чтобы отрицать новизну твоих впечатлений для тебя самого, но тем не менее, случай крайне типичный. Все, кто возвращается из-за границы, по-первости дней у себя на родине очень тяжело воспринимают хамство своих соотечественников."

Хамство моих, слава Создателю, уже бывших соотечественников — это не бытовое явление. Это их идеология, это их мироощущение, это их способ жизни. Рассказывать об их хамстве можно было бы бесконечно, но добавление фактов к уже выше изложенным ничего более не даст. Диагноз и так вполне очевиден.

Если я в будущем когда-то и ступлю на землю моей бывшей родины, то только с американским паспортом в кармане, чтобы ты, вонючее хамло и урод, всегда держался со мной настороже. Чтобы ты трижды подумал, прежде чем мне нахамить или нагадить. Чтобы ты, урод, знал, что меня защищает правительство могучей иностранной державы, которая печатает зелёные денежные знаки, любимые тобой навзрыд.

Видит Бог, я предпочёл бы, чтобы ты обращался ко мне достойно, просто потому что это в твоей крови, в твоём достойном воспитании, в твоей гражданской и профессиональной выучке и привычке — будь ты в обличье таможенника, или пограничника, или вокзального служащего, или билетёра в театре, или продавца, или официанта, или просто прохожего на улице. Но ведь ты не умеешь держать себя достойно и относиться к людям уважительно, если ты их не боишься, потому что ты — урод. Тебя обездолили и изуродовали с детства такие же как ты уроды, и теперь ты вымещаешь свою уродскую злобу на всех подряд, и сам уродуешь других людей.

Эстафета уродования душ в твоей стране имеет давнюю традицию и вряд ли окончится скоро. Точнее, она окончится только с твоей смертью и со смертью всех тебе подобных. Я от души желаю тебе скорейшей смерти. Пусть твоя смерть будет быстрой и лёгкой. Ты никогда не был милостив к другим людям, но пусть смерть будет милостива к тебе. Я не желаю тебе зла. Я просто не вижу никакого смысла в твоём червячьем подлом существовании, потому что не вижу в тебе человека. Мне тяжело наблюдать даже из-за океана, как толпы таких как ты двуногих скотов терзают и мучают друг друга, заходясь в приступах хамства и ненависти к ближнему. По этой причине я бы предпочёл, чтобы ты лучше умер. Nothing personal — ничего личного, урод. Умри с миром.