Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов - [6]

8/IX-41

Сегодня был у Бокова; он не знает еще окончательно, поедет ли он 10^го в Москву или, наоборот, отвезет жену и детей в деревню. Завтра в 10 часов утра он мне даст окончательный ответ, и j’agirai en conséquence[13]. Сегодня, вероятно, получу бумажку Асеева; он пошел ее отдать отпечатать на радио (единственная свободная пишущая машинка в городе). Нужно будет еще наложить печати Литфонда и Горсовета. Все это довольно сложно, но скоро выяснится. Во всяком случае, бумагу эту получу сегодня, а завтра узнаю окончательное решение Бокова. Начинаю подумывать о том, что трудно мне будет осилить мой месячный handicap[14] в школе ― особенно по алгебре, геометрии, физике, химии. Но надеюсь, что с помощью товарищей догоню класс по этим предметам. Вообще все туманно: где я буду жить? Все же я предполагаю устроиться вновь на Покровском бульваре. Увидим. Сводки все те же: упорные бои на всем фронте. Москву все же не бомбят. Сидеть в Чистополе мне ужасно надоело. Скорей бы быть en route pour Moscou[15]. Очень терзает мысль о том, в Москве ли Митька и Муля? Авось ― в Москве. Скорей бы туда попасть. Все гложат проклятые сомнения: а вдруг не пустят, не пропишут? Но я надеюсь, что все уладится. Асеевы у меня покупают весь сахар, кофе, рис. Потом сегодня-завтра кой-кто еще кой-чего из вещей купит. Если завтра выяснится, что Боков 10^го уезжает в Москву, то завтра же отвезу мой багаж в камеру хранения. Как хочется в Москву! Я думаю там сговориться с Идой Шукст о комнате ― авось пустит за более низкую плату. Не думаю, чтобы отказала мне ― ввиду моего безотрадного положения. Боюсь, что Литфонд мне никакой пенсии не выдаст ― мол, времена такие и т. д. Надеюсь на Лилю и Мулю ― авось не уехали из Москвы. Надоело это слово «авось» ― но приходится его часто употреблять. Погода ― плохая, столовые ― тоже здесь неважные. Арбузов почему-то нет. Как я буду жить в Москве? ― Mystère[16]. Да пустят ли еще, пропишут ли. Но я возвращаюсь учиться… опять «авось». Проклятая война ― она виновница всех бед моих. Хоть бы обосноваться на Покровском, ходить в школу, иметь под рукой Мулю и Митю ― ҫa, ce serait chic[17]. Говорят Асеевы, что освобождают тех арестованных, у которых приговор меньше 10 лет. Но я в это мало верю. Несмотря на то, что я сижу круглый день без дела, все-таки что-то для меня делается: деньги от продажи вещей идут, Асеев бегает с бумажкой, Боков завтра решит о своем отъезде. Противно ― за окном здоровый ливень. Только грязь делает, вот и все. Нет, поскорее мне нужно отсюда уезжать. А вдруг не пропустят? Неужели возвращаться обратно. Не верится что-то этому. Должны же пропустить с этой бумажкой. Тем более, что паспорт московский, есть московская прописка. Плохо то, что есть елабужская прописка. Приходится жить догадками. C’est nauséeux.[18] Интересно, сколько еще будет длиться война, ― неужели еще 2 года? Лишь бы Москву не взяли. Думаю, что если захватят Ленинград, то и Москве несдобровать. Я думаю, что если попаду в Москву, то, во всяком случае, останусь там coûte que coûte[19]. Бежать из нее мне не с кем, да и не для чего. Бежали же мы в Елабугу ― и вот результат. Все это страшно надоело. Не терпится, не терпится мне сесть на пароход. Скорей бы быть en route[20]. Плохо то, что испортилась погода. J’espére qu’il fera beau temps quand je partirai.[21] Делая примерные расчеты, думаю начать учебу в Москве 22^го числа. Конечно, это глупо ― говорить заранее, но нужно ведь на что-нибудь надеяться, что-нибудь предполагать… Иначе и жить нельзя, не строя каких-то планов. Очевидно, числа 10^го тронусь в путь. Думаю, Боков примет решение уезжать 10^го, ― так мне кажется. Вещи продаются неплохо ― тысячи полторы к завтрашнему дню будет. Да сколько это продлится? На три месяца хватит ― да и то, не знаю… Школа, комната, еда, учебники, тетради, метро, трамваи, экстренные траты. Кажется, погода проясняется ― но она меняется все время. Хорошо то, что Асеева покупает сахар, рис, кофе, кастрюли… Все равно уже я остающиеся вещи ― непроданные ― не повезу в Москву ни за какие коврижки. Минус мешок вещей на продажу и мешок хозвещей и продуктов ― это уже хорошо в том смысле, что мой багаж облегчен и plus maniable[22]. Очевидно, поедем пароходом до Горького, а оттуда ― поездом до Москвы. Хорошо было бы! Что бы ни было, но я неизменно сохраняю веру в себя, в свое светлое будущее. Когда у человека есть твердая воля, то, как бы ему ни мешали обстоятельства, при наличии ума, как у меня, он всегда выплывет на поверхность. Я же пытаюсь сейчас добиться своего в наикратчайший срок. Главное в таких смутных положениях ― это видеть точно и ясно то, чего ты хочешь. Вот я, например, знаю, что лучшее, что я могу сейчас сделать, ― это попасть в Москву. И я стремлюсь всеми силами это осуществить. А за окном дождь все льет и льет. Включил радио ― идут какие-то милые песни. Я не отрицаю ― русские и украинские песни ― прекрасны. Хотелось бы послушать музыку Чайковского, вообще ― серьезную симфоническую музыку. Терзает меня вопрос: будет ли восстановлена Франция и Париж, и когда? Как скучно живут Асеевы! У него ― хоть поэзия, а у ней и у сестер ― только разговоры на всевозможные темы. Слушаю очередную сводку: «В ночь на восьмое сентября наши войска продолжали вести бои с противником на всем фронте». И все ― а потом боевые эпизоды. Говорят, англичане здорово бомбят Берлин. Любопытнейшая штука ― создание англо-русского профсоюзного комитета! И кто возглавляет воззвание к созданию этого комитета? ― Сэр Уолтер Ситрин ― тот, кого мы всегда величали названием «социал-предателя» и т. д.! Прямо смешно. И Шверник ему отвечает о согласии совпрофсоюзов. Какое будущее имеет этот комитет? Единственное, что я утверждаю, ― это что война будет иметь неожиданный исход. И мир будет неожиданный. Предполагаю, что придется в СССР instaurer