Записки отставного медицин-майора - [20]

— Валите, мужики, вон в ту дверь. От ваших знакомств у меня уже третью неделю… не просыхает.

У волосатика отвалилась челюсть, они с товарищем тихо, даже как-то бочком обошли душечку-лапушку и скрылись в приемном.

— А ты, майор, новый шеф терапии, что ли? Заходи в лабораторию, отметься!

— Почему в лабораторию? Где комбат?

— Там все. Вечером спирт получили, так что сегодня — День лаборанта.

— Понял, иду.

Новый праздник. Завтра, значит, будет День аптекаря, потом День писаря, потом… Словом, потом будет очередной День. Похоже, здесь не очень-то скучают.

…Впервые еду из Рудакова в Чернобыль. Там у нас медпункт — два врача, две сестры, лаборантка.

Дорога Брагин — Комарин — Чернобыль. Граница Зоны.

Справа от дороги — Зона, слева — нет.

Справа деревни выселены, слева живут, как и жили.

Впечатление такое, что какой-то дядя в больших погонах однажды наклонился над картой, отыскал Чернобыль, воткнул в него ножку циркуля, обвел круг диаметром тридцать километров. И вот результат: справа иллюстрация к «Пикнику на обочине» Стругацких, то есть заброшенность, даже не смерть, а какая-то не-жизнь; слева, буквально в двадцати метрах, живут как ни в чем не бывало.

И плакаты вдоль дороги соответственные: слева «Дадим Родине хлеба… мяса… молока» и т. п.; справа — маленькие желтые «Радиация! Въезд запрещен».

Вокруг желтой таблички бродят две белые козы, жуют травку. Неграмотные, что с них возьмешь. А потом, они ведь не въезжали, просто перешли дорогу. И молоко-мясо все же нужно давать, куда денешься. И людям за дровишками сходить некуда, кроме как в лесок за желтой табличкой…

Но, если честно, нам, медикам, в Чернобыле жилось неплохо. Куча веселых, умных мужиков из всех белорусских больниц и военных госпиталей, любвеобильные сестры, бесплатное питание, спирта и времени квантум сатис, т. е. сколько влезет. Такой душевной командировки в моей жизни до этого не было. И не будет.

Если, конечно, забыть радиацию. Забыть легко: радиация — это совсем не больно. Подумаешь, легкий металлический привкус во рту в некоторых местах Зоны, слегка подсевший голос — только и всего.

Правда, через год умерла от острого лейкоза давешняя лапушка-лаборантка. И было ей отроду двадцать четыре года. Еще через год рак гортани у одного из докторов.

Я пробыл там вместо положенных шести — восемь месяцев. Мое везенье: надо ж было моему сменщику за день до отъезда сюда надраться до полного умопомрачения (от радости, радо полагать), оседлать мотоцикл и на полном газу врезаться в телеграфный столб. Беднягу собирали по частям, но заменить его было некем, я ждал, пока найдут. И уже далеко за пределами Чернобыля впервые по-настоящему заполз в душу страх. Потому что никто не знал, какую дозу радиации он получил. Зато все знали, что в официальных документах вранье. Мне, напримар, записали в карточку 2–3 бэра. — это за восемь-то месяцев! Цена этим записям равна газетным сообщениям того времени, разница чисто количественная: вранье глобальное и вранье частное — = все равно вранье.

А самое главное, никто ведь не знает, сколько этих самых бэров надо, чтоб увидеть Косую.

В Афгане в этом смысле было легче. Там уж если вернулся — все, будешь жить. В Чернобыле наоборот: убьет именно после того, как вернулся. Афган убивал пулей, ножом, осколком, и всем ясно, где тебя убили. Чернобыль убивает через все известные болезни: рак, лейкоз, инсульт, инфаркт — но они ведь были и до Чернобыля!

Где же вы теперь, друзья-чернобыльчане? Нас, военных медиков, было не так уж много — вас, резервистов, обмундиренных на трехмесячный срок, куда больше. Куда же вас забросила судьбина, вспоминаете ль меня? Пятеро, знаю, давно уж в Израиле, если Чернобыль не достал их и там. Вот же….Володю Кармазина, стоматолога из Могилева, он достал — всего месяца два назад схоронили. Ребята написали, все тот же лейкоз, чернобыльская хвороба.

Откуда-то пришло и не уходит противное ощущение, что мы, чернобыльцы, сидим на каком-то голом пятачке, а невидимый снайпер бьет на выбор, не торопясь, но точно, и не от кого ждать подмоги.

Да-а, как певал некогда мой батя, «Наши кони приустали, дальний путь, не пора ли нам присесть и отдохнуть».

Полагаю, пора. Тем более, завтра — День медика. Сценарий его обкатан за несколько последних лет, шутки-прибаутки известны наизусть, но все равно нам нравится наш раскованный цинизм, мы смеемся от души — мы ПРАЗД-НУ-ЕМ!

С утра (естественно, после ночной смены) — на лоно, где лесок и маленькая речка, костерок, шашлыки и водка, гитара и магнитофон — и никаких мужей, жен и прочих дальних родственников.

Поглядеть со стороны — ни дать ни взять большой бордель на отдыхе. Медики все немного циники, но «скорой» в этом смысле равных нет.

Часам к семнадцати-восемнадцати за нами, пьяненькими, приедет машина работающей смены, развезет по домам — как, впрочем, на следующий день мы развезем их. И в машине диспетчер Таня Крыга будет сидеть в обнимку с Володей Колютой и вместе орать старую студенческую:

Он был суров,

Как сам Тонков.

Он стал бледней,

Чем молодая спирохета.

И Миокард

Схватил инфаркт.,

И в testis полное отсутствие секрета!