Записки офицера «СМЕРШа» - [19]

И никакого движения навстречу.

Но где же основные силы? Где же части Красной армии? Сколько же можно отступать? Вот ведь и Збруч — старая граница. Здесь же должны быть укрепрайоны, доты. Мы так ждали, что уж здесь-то будет дан отпор…

Мы знали, что на границе строились новые укрепрайоны, но до завершения строительства было еще далеко, а вот того, что здесь, на старой границе, уже разрушали старые укрепления и что с них было снято все вооружение, этого мы, конечно, знать не могли.

Вдруг впереди и справа как-то внезапно, обвалом, рев моторов, и тут же чей-то истошный вопль: «Возду-у-у-х!» Прямо над нами пронесся краснозвездный ястребок. За ним три «мессера». Самолеты закружились в небе. В синеве почти тут же протянулись серебристые бегущие пунктиры и с запаздыванием часто-часто звуки выстрелов. Пулеметы.

Один самолет, не успели сообразить даже чей, окутался дымом, камнем полетел вниз, коснулся деревьев, грохнул взрыв. Из-за леска поплыл багрово-сизый гриб. Три «мессера», взвыв моторами, пронеслись над нами, развернулись и со стороны солнца один за другим сваливались в пике, строча из пулеметов. К счастью, выбрали себе цель, показавшуюся им важнее нашей колонны и толпы беженцев. А может быть, их мы не привлекли потому, что зеленых фуражек у нас на голове не было. Пилоточки запылённые. Распознали бы пограничников — быть бы нам желанной целью!

А где же наши самолеты? Где же наши героические «соколы»?..

* * *

Мы шли по 40–50 километров в сутки, с короткими отдыхами, похожими скорее на обмороки. Еле шли и мы, и собаки. На привалах, свернув с обочины, мы тут же падали в кюветы, поднимали ноги вверх, чтобы оттекала кровь, нас этому учили, но точно так же делали и собаки! Лягут на спины и все четыре лапы вверх. Но их-то этому никто не учил! Процедура эта весьма болезненная, но потом идти легче. Так и в питье — несколько глотков из фляги — и словно силы из тебя выпустили. А как хотелось пить! И собакам тоже. Сжалившись над Ашкартом, разок-другой выливал ему на язык воды из фляжки, но ровно столько, сколько вмещалось в винтовую пробку, не больше.

Тяжело, очень тяжело было идти. Гусятин, Дунаевцы, Ялтушков, Бар, Жмеринка… Ноги переставлялись еле-еле. Гимнастерка на спине мокрая, сдвинешь скатку с плеча — под ней широкая мокрая полоса. От пота во рту солоно. И как хотелось присесть, а еще больше прилечь. Шагали, шагали, и конца дороги той не видно…

Над кюветами ветки вишен. Ягод столько, что листьев не видать. Словно кровью деревья облиты…

И вот когда казалось, что сил никаких не хватит еще и еще раз переставить налитые свинцом ноги, с головы колонны перекатом долетало: «Прива-а-ал!» И сразу кто где стоял, там и падал. И… тихо. Никто не острил, никто не ворчал… Сколько минут лежать? Пять? Десять? Эх, хотя бы часок или, уж ладно, полчаса. Время точно отмерено между двумя командами: «Привал» и «Встать, строиться!». Меру эту знают только командиры. Вот так, одно за другим: «Привал!», «Встать!», «Привал!», «Встать!»

С какой завистью смотрели воспаленными глазами на грузовики, полуторки и трехтонки, обгонявшие нас. В кузовах груз один — люди. Пыль, густая, тяжелая пыль. Дождя который день ни капли, а вот солнца, солнца хоть отбавляй. То днем. А ведь шли и ночами. Ночами прохладнее. Но человеческое существо так устроено, что ночь для него самое подходящее время для сна, а отнюдь не для походов. И ладно бы одна ночь, ну, две, а когда из ночи в ночь и… шагать… шагать… шагать…

И жажда. Как хотелось пить! О еде-то уж и забывать стали. Что за еда — один сухарь и два кусочка сахара на день. Это и завтрак, и обед, и ужин. Выбирай в этом меню, что и когда тебе кушать. Пожевал на привале отломанный от сухаря кусочек, запил водой, если есть во фляге, скатку сдвинул с плеча чуть под голову и ложись.

Кто-то не выдержал, сапог стянул. В нос такой ядреный запашок стукнул — отрезвеешь! И до команды «Встать!» словно проваливаешься…

И опять шею в скатку, как в хомут, винтовку на ремень, поводок собачий на руку, вещмешок всегда за спиной, он не съемный!

И опять шагать… шагать… шагать… А по колонне вполголоса: «Подтянись, шире шаг! Не отставать!» Разве думалось когда-нибудь, что я мог это вынести, вытерпеть.

Мысли, чувства, желания какие-то тупые, приглушенные. Казалось, с каждым днем все тупее мы становились, все безразличнее.

География — наука, изучающая поверхность земли. Такое определение известно. Мы познавали ту науку на практике, изучая ногами украинскую землю. О многих городках, городишках, через которые вела нас война, в другое время, прожив не одну — десяток жизней, и то бы ничего не знал, да и не узнал при «знакомстве», лежа на мостовой и очень удобно пристроив голову на несни-маемую скатку-шинель или просто на бортовой камень тротуара. Там, где они были, конечно. А так было при одно-двухчасовых отдыхах, в обнимку с Ашкартом. К нему прохладной ночью хорошо было прижаться — теплый и сопит сладко носом.

Выходить из строя, зайти куда-нибудь в сад или в хату категорически запрещалось, не говоря уже о том, чтобы сорвать с веток десяток черешен или начавших уже поспевать вишен. Это мародерство! За это под трибунал! Таков был приказ.