Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя. Том 2 - [65]

Итак не подлежит сомнению, что здесь был писан второй том "Мертвых душ", от которого нам достались только обломки, может быть, очень давней, позабытой автором редакции. Каковы б ни были достоинства этого похищенного у нас судьбою произведения, но акт его создания интересен уже потому, что Гоголь так долго готовился к нему, так много для него страдал и томился жаждою света и истины. Подобно религиозным художникам старинной испанской школы, писавшим на коленях, в рубище и со слезами на глазах, мучеников за веру во Христа, он каждую страницу этого произведения вымаливал у неба долгими молитвами и долгими покаяниями. Смиренномудрый в высшей степени и постоянно одушевляемый жаждою приносить пользу ближним, он трепетал при мысли о "тех страшилищах, которых семена мы сеем в жизни своими делами", и только, очистив и как бы освятив душу молитвами у Гроба Господня, он решился наконец передать свету ее внушения. Этот акт христиански поэтического творчества совершился в Васильевке, и потому сама Васильевка делается для нас уголком в высшей степени интересным. Но по одному ли этому обстоятельству она интересна? Здесь протекло детство нашего поэта; сюда он нетерпеливо рвался бывало из надоевшей школы, "чтоб обновить свои силы" после томительных экзаменов; здесь он, в ранней юности, по собственным словам его, был "окружаем почти с утра до вечера веселием" и, наконец, сюда, без сомнения, часто улетала за свежими чувствами его творческая фантазия из отдаленного севера и чужого юга. Бросим же взгляд на эту счастливую точку нашего обширного отечества, к которой долго, долго будут обращаться мысли многих и многих тысяч людей со всех концов его.

Дорога к деревне Васильевке из Полтавы замечательна в том отношении, что на пространстве тридцати верст несколько раз переменяет свой характер. Ровная плоскость пахотных полей склоняется в долины, накрапленные кое-где светлыми пятнами воды. Поднимаетесь из долин на возвышенность - и перед вами то, что собственно называется степью: невспаханная площадь во все пространство широкого горизонта, с скирдами сена и стадами овец и рогатого скота. Далее вы встретите остатки старинных лесов, где чаще всего видны дубы, свидетели татарских набегов и расправ с поляками. Скудная водою и богатая камышами речка Голтва несколько раз покажет вам свои "загогулины", между сел, спускающихся с косогоров к воде, между плоских и гладких как стол возвышенностей, усеянных скирдами, и между густых рощ, обещающих - хотя напрасно - вдали обширные леса. Если ваши лошади бегут быстро, как бежали те, на которых ехал я, вы будете всю дорогу гоняться за развивающимися вдали заманчивыми видами, и скоро перед вами появится белая, с зеленою крышею, небольшая церковь об одной главе, на холме, тихо склоняющемся во все стороны, соответственно плавным линиям степных долин и возвышенностей, - Васильевская церковь.

Мне объявил это "чабан" [35], стоявший среди поля у могилы, опершись на свой деревянный крюк. Я спросил: чей он? и он отвечал мне: "Васильевский". - Я разговорился с ним о покойном его "пане" и получил от него, в немногих словах, верную характеристику Гоголя в деревенской жизни. "На все дывытця та в усему кохаетця", говорил он, то есть, что Гоголь во все вникал и любил все, что ни входит в хозяйство.

Церковь стоит впереди села, которое закатилось в долину, противоположную взъезду на плоский церковный холм, и выказывается только своими деревьями, черными "дымарями" да верхами хлебных скирд. С правой стороны церкви, за небольшою купою дубов, видно господское гумно, предупреждающее путника, что тут не нуждаются в хлебе; с левой - густой старый сад, или, пожалуй, роща, в которой уютно укрылся помещичий дом, с своими службами, амбарами и другими постройками. Издали видны только красные деревянные кровли с белыми трубами, и кажется, что дом со всех сторон окутан деревьями; но, когда вы подъедете ближе, перед вами, сквозь веселую решетку, откроется просторный, весь зеленый двор, симметрически обставленный с трех сторон постройками, которые приятно рисуются на садовой зелени.

В целом, Васильевка и ее усадьба представляют такое приятное, сельски приятное место, что, если бы вам и не было известно, кто жил здесь, кто любил эти деревья, эту церковь, эти ласково глядящие из саду строения, вы бы велели своему кучеру проехать мимо усадьбы и через деревню шагом и вникнули бы внимательно в общий характер местности. "Здесь, должно быть, живут весело и дружно!" так бы, мне кажется, подумал я, не зная ничего о Васильевке. Но когда жизнь Гоголя-поэта и человека наполняет вашу память и содержите вы в уме своем его произведения, - вам непременно хочется определить меру влияния на него этих мест, этих предметов, этой богатой, но простой, сельской природы. Здесь, мне кажется, душа поэта не подчинялась впечатлениям резко картинного, но не была лишена и того, что поднимало ее от холодного, пасмурного взгляда на окружающее. В местоположении и во всей обстановке Васильевки, где протекло первое детство Гоголя, было много располагающего к тихой мечтательности; но, раз приведенная в движение, фантазия поэтического ребенка могла легко оторваться от места своего рождения и на свободе творить неясный мир видений, которые потом, в период полного развития сил, принимали уже определенные формы. Конечно, мудрено найти несомненную связь между видимыми предметами и таинственными движениями души, развивающейся среди них; но зачем же есть в нас инстинкт искать этой связи? и зачем предметы, в кругу которых совершалась неизъяснимая работа творчества, так манят к себе и так много обещают сказать нам? Повинуясь этому влечению, общему всем почитателям высоких поэтических личностей, я везде искал здесь следов, начал, зарождений того, что в сочинениях Гоголя составляет его исключительные особенности. И как ни мало отвечает видимое на голос души, но я задавал свои умственные вопросы всему в родном уголке моего поэта - от густых сеней его сада до выражения лиц и языка движений его осиротелого семейства.