Записки о «Третьем рейхе» - [7]

В таможне чисто и светло. Советские пограничники веселы и разговорчивы. Занимаем очередь для проверки багажа. Посмотрев документы, служащий таможни без особого любопытства смотрит в открытый мною чемодан. Машинально дотрагивается до одного свертка, и движение его руки механически застывает. Развертываем «таинственный сверток». К нашему взаимному смущению, в нем оказались два больших сдобных пирога, которые приготовили для нас дома «на дорогу».

Просмотр вещей иностранцев был более тщательным. Я видел, с каким нежеланием открывала одна из иностранок свою сумку, в которой было нагружено большое количество каких-то безделушек.

На другой стороне пограничной зоны польские таможенники осматривали наши вещи строго, но все обошлось без каких-либо инцидентов.

До отхода поезда в станционном ресторане пообедали. Обслуживал русский белогвардеец, который не ходил, а скользил по паркетному полу.

Через несколько минут мы сидим уже в вагоне польского Поезда. Мысли все более и более начинают забегать вперед, переключаться на остальную часть пути. Природа Польши мало отличалась от русского пейзажа. Однако в глаза бросалась исключительная бедность этой страны. Мелькавшие вблизи от полотна деревушки выглядели мрачными и напоминали иллюстрации журналов, изображавшие «некрасовские деревни». Когда вдали появилась катящаяся по полям коляска польского помещика, передо мной ожили сцены из «Мертвых душ» Гоголя.

До германской границы единственным посторонним спутником, с которым удалось разговаривать, был польский проводник. Он часто подсаживался к нам в купе и много рассказывал о тяжелом положении в Германии, о зверствах, терроре и голоде, повторяя то, о чем сообщали англо-американские агентства. На последней станции перед германской границей, обращаясь ко мне, он сказал:

— Вот вы увидите, как живут эти разбойники. Мы с вами хоть хлеб и сало имеем, а у них и этого нет. Вот они и лезут за чужим добром к соседям.

В ВОДОВОРОТЕ СОБЫТИЙ

Первые дни в Берлине

Германия! Сколько раз в детстве, слушая рассказы учительницы на уроках географии, или дома, читая Гейне, Гёте, Шиллера, я думал о том, что хорошо бы увидеть ту страну, где, как рисовалось моему детскому воображению, так много садов и готических соборов, красивых с черепичной крышей домиков, крестьян, работающих на полях в шляпах, девушек, которые имеют милые имена Гретхен... Все эти воспоминания из детских времен возникали в моей голове, когда поезд прошел пограничную полосу, отделявшую польскую землю от немецкой.

Я гнал от себя эти детские мечты, зная, что этой Германии уже нет. Мрачная тень фашизма в образе паукообразной черной свастики распростерлась над «Третьей империей», убивая все светлое, живое и романтическое. На память приходили слова из бессмертной «Божественной комедии» Данте: «Входящие, оставьте упования», служившие надписью на воротах при входе в ад.

Германский пейзаж был резким контрастом польскому. Леса, через которые мы проезжали, казались прибранными, как сады. На полях — ни разваленных изгородей, ни пустырей, на дорогах — ни колдобин, ни коряг. Деревенские домики, черепичные крыши которых краснели издалека, напоминали наши подмосковные дачи. Около домиков цвели сады. Луга то и дело пересекались водоотводными каналами. На полях не было видно крестьян, так как весенние полевые работы уже закончились, и я был несколько разочарован тем, что не мог удовлетворить порыв фантазии, навеянной воспоминаниями детских лет.

Еще на большом расстоянии от Берлина на горизонте появилось белое кружево облаков. Это цвели сады берлинских пригородов. В открытое окно врывались теплый аромат весны, запахи яблонь, черешен. Выше над садами показалась легкая дымка, а затем она все более сгущалась. Это дымился сотнями труб индустриальный Берлин.

Из Москвы было заранее сообщено в посольство о том, что мы сойдем на вокзале Александрплац. Здесь нас встретил сотрудник пресс-отдела посольства. Два дорожных чемодана легко поместились в объемистом ЗИСе, и мы отъехали от вокзала.

Трудно передать все те чувства, которые овладели мной при этой первой поездке по берлинским улицам. В голове проносились отдельные воспоминания, связанные с этим городом: выступление революционных спартаковцев, сражение германских рабочих в январе 1919 года на улицах Берлина; здесь поднимали на борьбу против реакции германский рабочий класс Карл Либкнехт и Роза Люксембург, а теперь в застенках Моабит томится Эрнст Тельман...

По пути следования мы могли обозревать из окна автомобиля достопримечательности Берлина: замок Фридриха Великого, Берлинский собор, Государственный оперный театр, Университет, Прусскую библиотеку, Бранденбургские ворота, за которыми простиралось широкое шоссе, проходившее через Тиргартен.

Справа от Бранденбургских ворот я заметил большое с зеленым куполом здание в виде собора. Оно выглядело запустевшим. Это был рейхстаг, подожженный сподручными Геринга в 1933 году, после чего гитлеровцы начали кровавый террор против Коммунистической партии и других рабочих организаций Германии.

Мое внимание привлекли на некоторых улицах разбитые витрины и заколоченные досками двери некоторых ювелирных и продовольственных магазинов. Это были следы недавних погромных «кристальных ночей», во время которых гитлеровцы громили еврейские магазины, сжигали синагоги, убивали евреев. Тысячи еврейских семей были направлены в концентрационные лагеря. Для тех евреев, которые оставались на свободе, Геринг установил «искупительный сбор» — контрибуцию в сумме 1 млрд. марок. Но это не помешало гитлеровцам издать затем распоряжение, по которому с 1 января 1939 г. евреи полностью исключались из экономической и культурной жизни страны. Им запрещалось посещение театров, концертов и других культурных заведений, проживать в ряде районов города и появляться среди общественности в определенные часы.