Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича - [37]

1723. Сенатор князь Голицын[82], замешанный в деле несчастного Шафирова, был присужден, как и многие другие, к шестимесячному тюремному заключению. Но по прошествии четырех дней наступила годовщина бракосочетания императрицы, и так как она удостоила просить за него, то император возвратил ему свободу и чин, послав его выразить свою благодарность у ног Екатерины, когда она вышла в залу собрания для принятия приветствий и поздравлений. Вечером перед её окнами сожжен был фейерверк, изобретенный её супругом. Он изображал соединенный именной шифр их в сердце, украшенном короною и окруженном эмблемами нежности. Фигура, изображавшая Купидона со всеми его атрибутами, кроме повязки, пущенная рукою самого государя, казалось, летела на крыльях и зажгла всё своим факелом. Несколько дней спустя, накануне отъезда двора в Петербург[83] (25 февраля) император устроил другого рода огненную потеху, менее любезную, но весьма странную. Он собственноручно зажег свой старый деревянный дворец в Преображенском, построенный в 1690 г. Так как его обложили фейерверочными материалами, то здание это долго горело разноцветными огнями, которые обнаруживали его архитектуру и делали прекраснейший эффект; но когда материалы сгорели, глазам представилось одно безобразное пожарище, и монарх сказал герцогу Голштинскому: «Вот образ войны: блестящие подвиги, за которыми следует разрушение. Да исчезнет вместе с этим домом, в котором выработались мои первые замыслы против Швеции, всякая мысль, могущая когда нибудь снова вооружить моею руку против этого государства, и да будет оно наивернейшим союзником моей империи!»

По возвращении в С.-Петербург, император нашел сестру свою царевну Марию Алексеевну в предсмертной агонии. Замешанная в суздальском деле, она несколько лет содержалась в Шлиссельбурге, а потом в одном из дворцов столицы, где, кроме запрещения выезжать со двора, она ни в чём не терпела недостатка и могла жить, как ей угодно. Постель её была окружена попами, которые, следуя старинному способу успокоения душ умирающих, приносили ей питье и пищу, спрашивая жалобным голосом, имеет ли она в изобилии на этом свете всё, что нужно для поддержания жизни? Разгневанный тем, что осмелились исполнять в его собственном семействе нелепый обычай, оставленный уже и чернью, монарх с позором прогнал этих невежественных попов от умирающей царевны. Ее похоронили с такими почестями, как будто она никогда не была в немилости.

Петр Великий любил великолепие в празднествах; но частная его жизнь отличалась необыкновенною простотой: вилка и нож с деревянными черенками, халат и ночной колпак из посредственного полотна, одежда, пригодная для занятий плотничною и другими работами, в которых он часто упражнялся. Когда не было санного пути, он ездил по городу в одноколке, имея одного денщика рядом с собою, другого следовавшего позади верхом. Поэтому Петербург однажды был удивлен, увидев его выезжающим из своих ворот в богатом костюме, в прекрасном фаэтоне, запряженном шестью лошадьми, и с отрядом гвардии. Он отправлялся навстречу князю Долгорукову и графу Головкину, старшему сыну великого канцлера[84], отозванным от их посольств для поступления в Сенат. Долгорукий, украшенный орденом Слона, провел пятнадцать лет в Копенгагене и Париже; Головкин, имевший Черного Орла, — в Берлине. Оба были с отличными способностями и превосходно образованы. Император выехал к ним на встречу за несколько верст (которых 7 составляют одну большую немецкую милю) от города, посадил их к себе в фаэтон, возвратился в свою резиденцию и провез их по всем главным улицам до своего дворца, где назначил большое собрание. «Не справедливо ли было с моей стороны, — сказал он, входя туда, — с ними, поехать и привезти к себе с почетом сокровища знаний и добрых нравов, для приобретения которых эти благородные русские отправились к другим народам, и которые ныне они приносят к нам?»

С марта месяца адмиралтейству отдан был приказ государя снарядить в Кронслоте 100 галер, 28 военных кораблей и 14 фрегатов, снабдив их припасами на шесть месяцев. Он объявил, что сам примет начальство над этим флотом; но не возьмет себе того корабля, на котором до сих пор плавал, и который желает не подвергать более случайностям битв и волн, а сохранить, потому что был на нём в 1716 г., когда командовал четырьмя флотами разных наций[85]. Он выбрал себе другой корабль с именем, означавшим счастливое для него предзнаменование, а именно корабль «Екатерину» названный им так за превосходство его постройки и за изящество украшений, с которыми ничто не могло сравниться, хотя всё было сделано в С.-Петербурге.

Все эти приготовления имели целью навести ужас на врагов герцога Голштинского в Стокгольме, где дебют графа Бассевича был очень не удачен. Ему дали знать стороною, что королева никогда не захочет дать аудиенции эмиссару герцога Карла Фридриха, что король в угоду ей также не согласится на это. Оба в то же время объявили, что им будет неприятно, если его станут посещать. Он вооружился терпением, чтоб не испортить совершенно дела и, умалчивая пока о главном предмете своего посольства, просил дать ему возможность выразить пред лицом престола: «что герцог признаёт права того, кто возведен на трон милостью королевы, его тетки, и что подчиняется постановлениям отечества, которое слишком дорого его сердцу, чтоб он мог решиться внести в него раздор». Многие шведы, тронутые такими словами, нашли жестоким поведение Сената и двора в отношении августейшего потомка древних королей; а многочисленные офицеры, возвратившиеся из русского плена, и при проходе через Москву, осыпанные щедротами Карла Фридриха (которые шли чрез руки графа Бассевича), считали за низость, если, в угоду неумолимой королеве, не окажут ему должного почтения. Скоро при помощи обедов, на которых царствовали изобилие и веселие, и на которые принимались все с распростертыми объятиями, Бассевич увидел свой дом постоянно наполненным гостями. Уверившись в значительном числе приверженцев, могущих противодействовать сторонникам двора, он нашел, что ему остается только запугать последних, и это удалось ему при содействии кронслотского вооружения. Шведский сейм настоятельно потребовал от короля: не упорствовать в отказе, за который будет порицать его вся Европа и который мог поставить королевство в неприятное положение. Тогда аудиенция наконец состоялась 8-го апреля, с большою торжественностью и пышностью. Граф Бассевич поздравил короля с восшествием на престол, уверяя, что герцог одобряет сделанное нациею в пользу его величества и просит его только помнить, что, нося корону Ваз, он должен заменить отца их единственному потомку, питающему к нему совершеннейшую сыновнюю привязанность. Король отвечал благосклонно, уверяя герцога в своей любви и в чувствах уважения к нему народа, который никогда не перестанет заботиться о его счастии. Когда примирение таким образом, по-видимому, совершилось, министр решился приступить к открытым переговорам. Вскоре он заявил сословиям требование о признании за герцогом титула королевского высочества, об обеспечении права его на наследование престола и об обещании ему содействия для возвращения герцогства Шлезвигского. Немного спустя, Бестужев предложил им наступательный и оборонительной союз своего государя и просил о признании за ним императорского титула.