Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича - [24]

Так как мир с Швециею должен был определить форму и значение русской монархии в Европе, то царь с удвоенными усилиями приступил к вооружениям и переговорам, чтобы каким бы то ни было образом добиться такого именно мира, какого он желал. Он постоянно, с напряженным вниманием, следил за всем, что происходило в этом государстве. Между тем как Лефорт[53] отправлялся в Стокгольм для поздравления королевы с восшествием на престол, к герцогу, её племяннику, послано письмо, которое дошло до него в Ростоке и заключало в себе самое лестное приглашение приехать в Петербург, где он мог бы найти поддержку и все необходимые удобства до тех пор, пока небо не воздаст должного ему по правам его высокого рождения. Все знали уже, что царь думал нанести окончательный удар Швеции. Герцог боялся, чтоб его интересы не послужили предлогом для готовившихся военных действий и чтоб его не заставили идти против отечества, которое он всё-таки любил, не смотря на свои неудовольствия. Епископ, его дядя, выехал к нему навстречу в Бойценбург (по дороге в Гамбург) и умолял его не ездить в Россию, страну варварскую не уважающую иностранцев, где однажды постигла уже плачевная участь одного из принцев Голштинских[54]. Однако ж предложения царя могли со временем иметь большую цену. Потому герцог, по тщательном совещании с своим министром, отвечал его царскому величеству, «что чувствительный к его милостям, он принимает с благодарностью предложение его высокого покровительства и не преминет со временем лично явиться для выражения своей признательности у подножия царского престола; но что, в качестве имперского князя, ему необходимо предварительно испросить согласие на то главы Империи и обратиться к округу (нижне-саксонскому) за помощью для возвращения своих наследственных земель». Штамке получил приказание хлопотать о положительной декларации касательно того, что сделает царь для его королевского высочества, если последний отдаст свою участь в его руки; но не мог добиться ничего, кроме неопределенных уверений в том, что царь дружески и отечески будет заботиться об интересах герцога. Благоразумный монарх не хотел связывать себе руки, чтобы иметь возможность действовать сообразно с обстоятельствами.

Шведский генерал Койет осмелился провести тайного советника Остермана с Аланда в Стокгольм, не имев на то ни повеления, ни согласия королевы. Министру этому поручено было предложить условия мира, далеко не столь тяжелые, как те, которые сделаны были Швеции через два года после того. Они не были приняты, и Койет за свою смелость навлек на себя ненависть двора, от которой впоследствии претерпел много неприятностей. Тогда царь увидел, что осталось только одно средство — навести ужас на Сенат, и выступил в море с флотом, состоявшим из тридцати военных кораблей, между тем как его великий адмирал Апраксин употребил 130 галер и 100 транспортных судов для ужасной высадки, причинившей ущерба более чем на двенадцать миллионов талеров. Объятые ужасом, шведы уже готовы были купить мир уступкою Эстонии и Ингрии с Ревелем и Нарвою; но в это время сильная английская эскадра под предводительством адмирала Норриса явилась в Балтийском море, и царь, не желая вступать в борьбу с учителями морского дела и рисковать славою своих едва установившихся морских сил, отдал приказание своему флоту возвратиться в гавани.

Жестокости, какими сопровождалась эта высадка, страшно раздражили шведов против царя и послужили к тому, что аландские переговоры были совершенно прерваны. Министры и друзья герцога в Швеции начали представлять ему, что если он но хочет навсегда возбудить к себе ненависть и сам отдать корону принцу гессенскому, он должен избегать всякого общения с Россиею и привязаться к Англии, соединение которой с императором и с Францией называлось в то время великим союзом (la grande alliance). Истинный швед сердцем и душою, герцог поэтому немедленно отозвал Штамке из С.-Петербурга и решился ехать в Вену.

1720. Когда он остановился на несколько времени в Ганновере, где находился тогда король Георг, министерство курфюрста советовало ему возобновить в Стокгольме свои действия относительно престолонаследования, дабы его британское величество мог поддержать их и поставить последнее в число условий мира. Но далеко не допуская об этом никакой речи, шведский двор ставил еще в преступление герцогу, что он принял титул королевского высочества без согласия Швеции, и в то же время, убаюкивая его надеждою вознаграждения за потерю дружбы царя, а именно уверением не заключать никакого мира без возвращения ему прав на его герцогские земли, подписал предварительные условия с Англиею и Пруссиею, где ни одним словом не было упомянуто о его лице, а в Копенгагене только ради приличия заявил холодное предстательство за племянника королевы.

Надобно было прикрыть как-нибудь столько жестокостей, и потому умышленно постарались распустить ложный слух о каких-то тайных, вредных для Швеции сношениях между царем и герцогом. Виновником их называли Бассевича, имея в виду лишить его уважения нации и ослабить влияние тех внушений, которые он мог делать на предстоявшем сейме. Министр этот уговорил своего государя назначить бригадира Ранцау в качестве чрезвычайного посланника при королеве и государственных сословиях Швеции. Ему преимущественно вменялось в обязанность стараться изгладить столько невыгодных для герцога впечатлений; но не успел он явиться, как королева приказала объявить ему, чтоб он передал присланные на её имя депеши сенатору Кронгиельму, а с остальными в 24 часа выехал из её владений. Сенатор, расположенный к герцогу, оказывает кое какие вежливости посланнику; ему запрещают вход в сенат и канцелярию впредь до повеления. Ранцау, чтоб умилостивить королеву, изъявляет готовность титуловать своего государя так, как ей угодно будет предписать ему, и не говорить ни слова о наследовании престола; тем не менее приказ о его отъезде возобновляется. Такое нарушение прав публичного сана встревоживает иностранных министров; но им говорят, что всё это дело ничто иное как домашняя размолвка между королевою и её племянником, и в то же время во все портовые города королевства посылаются секретные предписания не впускать туда никаких эмиссаров герцога голштинского, который будто бы только и ищет как бы производить смятения во время сейма.