Записки о Рейчел - [59]
— Я могу попросить отца, чтобы он позвонил.
— И он позвонит?
— Конечно. Он из кожи вон вылезет ради чего-нибудь такого. Молодость для него — фетиш, даже если на меня ему наплевать. От этого он почувствует себя молодым и сексуальным.
— Мм. Но все равно.
— Мм, пожалуй, твоя мать поймет, что его все равно не будет рядом, чтобы нас блюсти. Да и Норман вряд ли… Наверное, они думают, что ты хочешь поехать из-за своего отца.
— Чего?
— Париж. Твой отец.
— Да. Думаю, да.
— Придумал. Скажем, ты как раз не хочешь ехать именно из-за этого. Тягостные воспоминания и прочее дерьмо — сплошное расстройство. В этом роде.
Тут я увидел на лице Рейчел выражение сдержанного страдания, которое появлялось всякий раз, когда речь заходила о ее отце.
— Или это не сработает? Слушай, ладно — давай я просто скажу им, что ты хочешь остаться со мной. На дворе семидесятые, в конце концов. Они что, не понимают, что родителям уже непозволительно так печься о своих детях?
Хотя в моем тоне и можно было заподозрить воодушевление, я почувствовал облегчение, когда Рейчел замотала головой. Не хочет — не надо, а то я мог бы попробовать. Во второй раз, придя к ним на ужин, я зарекомендовал себя наилучшим образом, просто по мере сил стараясь выглядеть как можно более нудным и уродливым. Если и есть что-нибудь, что родители девушки не хотят в тебе увидеть, так это как раз то, что увидела в тебе их дочь. Всем своим поведением я пытался сказать: «Смотрите, ребята, я — не мужик!» Я им не понравился — это верно, но Гарри так хотелось, чтобы его имя стояло рядом с именем моего отца, да и, можно подумать, Арчи был чем-то лучше меня, со своими внезапными переходами из состояния ступора в состояние неуемной болтливости и обратно, и вообще…
— У нас всегда есть Нянюшка.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я слегка напугано. Похоже, она затевала очередной визит. Мне уже дважды удавалось отмазаться.
— Я могла бы притвориться, что остаюсь с ней. Она меня прикроет.
— В этой ее единственной комнате?
— Я часто оставалась с ней, когда она жила в Блумсбери. А моя Мамочка никогда не бывала в Фулеме.
— Ага! Тогда это должно отлично сработать.
Мы все тщательно спланировали. Затем я сказал:
— Подумай, как здорово мы проведем время.
Но даже тогда, как явственно следует из моей записной книжки под номером 3А, некая часть меня думала совсем о другом. Часть меня думала о том, как хорошо я подготовился бы к экзаменам, если бы Рейчел уехала во Францию (автоматическая стипендия? телеграмма от премьер-министра?), и какие цветистые письма я смог бы ей туда писать.
Наверное, я слишком долго был один. Ибо для меня так важны мои сокровенные часы в уборной: совершенно невозможно, чтобы Рейчел видела меня там, на полу — как я корчусь и извиваюсь, пригвожденный к грязному линолеуму. Как я смогу объяснить ей свое трехчасовое зависание в душе, свое бесконечное сидение на толчке? Ведь самые лучшие вечера, когда я мог ощутить покой в своей душе, я проводил скрючившись на унитазе, роняя себе на ноги крупные слезинки. (Только там меня охватывало истинное ощущение сопричастности жизни; только там я мог по-настоящему — до глубины — прочувствовать что каждый из нас несет в себе вину.) С Рейчел я уже не смогу засыпать на подушке из носовых платков, или харкать в специальную кофейную чашечку, что я держу под кроватью, или хотя бы прокашлять всю ночь напролет, приветствуя рассвет горловыми овациями. О мои четырнадцатичасовые чтения, моя беспомощная горячка, блаженство изнеможения, наслаждение одиночеством. И экзамены через две недели.
Быстренько подрочив прямо на Рейчел и вытерев ее туалетной бумагой, я спустился выпить колы с ее родителями, а затем отправился домой. Рейчел сказала, что мне лучше поменьше светиться у них дома, если мы намерены следовать «Нянюшкиному» плану. Моим заданием было спросить Дженни и Нормана, не будут ли они против.
И я бы обязательно спросил, да только, когда я пришел домой, они как раз ссорились.
Я мирно пил чай. Моя сестра, в красной ночкой рубашке, вихрем ворвалась на кухню.
— Привет, — сказал я.
Сдерживая слезы, ослепительная в своем праведном гневе, она подошла к комоду и выдвинула ящик, в котором хранились ее документы и сертификаты. Дженни достала оттуда то, что искала, и обернулась к Норману, вошедшему следом. У него был вид скептически настроенного покупателя, пришедшего посмотреть на аппарат, который — будьте уверены — не сможет работать да и, в любом случае, никому не нужен.
— Привет, — сказал я.
Дженни подскочила к Норману, размахивая листком бумаги у него перед носом. Рядом с мужем она казалось очень маленькой.
— Погляди. Погляди! Это правда. Ты что, не видишь? Ты, здоровый… неимоверный паршивец, это правда!
Словно в замедленной съемке, я наблюдал, как Норман протянул руку, вытащил у Дженни листок, скомкал его в кулаке и уронил на пол. Несколько секунд Дженни глядела на бумажный шарик так, словно от горя не могла вымолвить и слова. Затем, совершенно внезапно, ладонь Дженни врезалась Норману в щеку. О нет, подумал я, сейчас он сделает из нее котлету. Дженни застыла, ее ладонь все еще лежала на побелевшем лице Нормана. Он подождал, пока она сама не убрала руку.
Новый роман корифея английской литературы Мартина Эмиса в Великобритании назвали «лучшей книгой за 25 лет от одного из великих английских писателей». «Кафкианская комедия про Холокост», как определил один из британских критиков, разворачивает абсурдистское полотно нацистских будней. Страшный концлагерный быт перемешан с великосветскими вечеринками, офицеры вовлекают в свои интриги заключенных, любовные похождения переплетаются с детективными коллизиями. Кромешный ужас переложен шутками и сердечным томлением.
Этот роман мог называться «Миллениум» или «Смерть любви», «Стрела времени» или «Ее предначертанье — быть убитой». Но называется он «Лондонские поля». Это роман-балет, главные партии в котором исполняют роковая женщина и двое ее потенциальных убийц — мелкий мошенник, фанатично стремящийся стать чемпионом по игре в дартс, и безвольный аристократ, крошка-сын которого сравним по разрушительному потенциалу с оружием массового поражения. За их трагикомическими эскападами наблюдает писатель-неудачник, собирающий материал для нового романа…Впервые на русском.
«Беременная вдова» — так назвал свой новый роман британский писатель Мартин Эмис. Образ он позаимствовал у Герцена, сказавшего, что «отходящий мир оставляет не наследника, а беременную вдову». Но если Герцен имел в виду социальную революцию, то Эмис — революцию сексуальную, которая драматически отразилась на его собственной судьбе и которой он теперь предъявляет весьма суровый счет. Так, в канву повествования вплетается и трагическая история его сестры (в книге она носит имя Вайолет), ставшей одной из многочисленных жертв бурных 60 — 70-х.Главный герой книги студент Кит Ниринг — проекция Эмиса в романе — проводит каникулы в компании юных друзей и подруг в итальянском замке, а четыре десятилетия спустя он вспоминает события того лета 70-го, размышляет о полученной тогда и искалечившей его на многие годы сексуальной травме и только теперь начинает по-настоящему понимать, что же произошло в замке.
Знаменитый автор «Денег» и «Успеха», «Лондонских полей» и «Стрелы времени» снова вступает на набоковскую территорию: «Информация» — это комедия ошибок, скрещенная с трагедией мстителя; это, по мнению критиков, лучший роман о литературной зависти после «Бледного огня».Писатель-неудачник Ричард Талл мучительно завидует своему давнему приятелю Гвину Барри, чей роман «Амелиор» вдруг протаранил списки бестселлеров и превратил имя Гвина в международный бренд. По мере того как «Амелиор» завоевывает все новые рынки, а Гвин — почет и славу, зависть Ричарда переплавляется в качественно иное чувство.
«Успех» — роман, с которого началась слава Мартина Эмиса, — это своего рода набоковское «Отчаяние», перенесенное из довоенной Германии в современный Лондон, разобранное на кирпичики и сложенное заново.Жили-были два сводных брата. Богач и бедняк, аристократ и плебей, плейбой и импотент, красавец и страхолюдина. Арлекин и Пьеро. Принц и нищий. Модный галерейщик и офисный планктон. Один самозабвенно копирует Оскара Уальда, с другого в будущем возьмет пример Уэлбек. Двенадцать месяцев — от главы «Янтарь» до главы «Декабрь» — братья по очереди берут слово, в месяц по монологу.
Молодой преуспевающий английский бизнесмен, занимающийся созданием рекламных роликов для товаров сомнительного свойства, получает заманчивое предложение — снять полнометражный фильм в США. Он прилетает в Нью-Йорк, и начинается полная неразбериха, в которой мелькают бесчисленные женщины, наркотики, спиртное. В этой — порой смешной, а порой опасной — круговерти герой остается до конца… пока не понимает, что его очень крупно «кинули».
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.