Записки о Рейчел - [25]
У меня было ощущение, что всего за несколько часов «Записки о Рейчел» полностью утратили какой-либо смысл. Весь этот титанический труд — впустую, совершенно впустую.
— Но тебе хотя бы нравится Блейк? — вслух пожаловался я.
— Что?
— Я хотел узнать, любишь ли ты Блейка, поскольку если это так, то, я думаю, мы могли бы сходить посмотреть его картины в Галерее Тейт в следующее воскресенье, если ты их еще не видела.
Я, конечно же, планировал произнести эту фразу. Но сейчас она прозвучала совсем тускло. Я не поглаживал ее по плечу и не смотрел на нее тем неотразимым взглядом, который был описан в блокноте, лежащем в кармане моих брюк. Я вообще на нее не смотрел. Я сказал:
— Просто я думал, может, ты захочешь… Я не…
Из-за угла появился ее автобус. Я остался стоять на месте, в то время как Рейчел начала незаметно продвигаться вперед вместе с очередью. Я не собирался никуда ехать. Мои разочарование и усталость вот-вот могли породить громкий стон, и у меня бы не хватило желания и сил его подавить. Но тут Рейчел внезапно сказала:
— Чарльз! Мне бы очень хотелось, честное слово, но… все так сложно.
Она посмотрела на автобус обвиняющим взглядом. От нетерпения и беспокойства она чуть ли не подпрыгивала на месте, как маленькая девочка, которая хочет писать. Абсолютно спонтанно я сделал шаг вперед, собираясь сердечно пожать ей руку Но она держала руки в карманах.
— Это из-за Дефореста. Он придет обедать. Он может остаться.
— А, понятно.
— Но позвони мне. Нет, обязательно. Позвонишь?
В этот момент объемистая старуха с чем-то вроде полиэтиленового мешка на голове грубо оттеснила меня и встала рядом с Рейчел.
— Кто ж знает? — крикнул я.
Как я люблю вот так идти по улице, размышляя о душе, думал я, идя по улице и размышляя о душе.
Отлично: дьявольские механические машины; могучие и прочные живые деревья; фальшивые строения на горизонте; пятнистые инопланетные странники; Острая Осознанность Бытия; жалкая иллюзорность плюс вездесущее déjà vu, мировая скорбь, метафизический страх, одновременные приступы клаустрофобии и агорафобии — подростковый культ. Его преподобие Нортроп Фрай[11] очаровательно называет это «предчувствием конца света, подступающим к горлу». Один из героев писателя Энгуса Уилсона обозначил это как «юношеский эготизм», таким образом чуть не доведя меня до самоубийства в прошлое рождество. «Ведь что-то же в этом должно быть, черт бы его подрал!» — думал я. Это ощущение настоятельно требовало ответа, и я спрашивал себя не «Что это такое?», а «Так ли это важно? Стоит ли это хотя бы чего-нибудь?» Если в этом нет хотя бы зачатка подлинного смирения, то я лучше удавлюсь. А может быть, это чувство слабеет со временем, как и ощущение собственной уникальности? Или у некоторых это так и не проходит? В этом случае, наверное, мне придется разделить участь тех дерганых двадцатипятилетних молодых людей, которых я частенько встречаю, этих чудил, почитающих эгоцентричность за божество. Ведущие невнятные разговоры, с третьим глазом, парящим над головой, они навеки порабощены противопоставлением себя остальному миру. Посмотрите вокруг: всё, кроме нас самих (что бы вы думали?), совершенно не похоже на нас, это абсолютно чуждое, не имеющее с нами ничего общего нагромождение явлений. И кроме них самих, им ничто больше не интересно. В общем, этой ночью (двадцатник и все такое) мне придется на что-то решиться, либо туда, либо сюда. А как насчет вас?
Я позвонил Рейчел на следующее утро. Мы болтали как старые друзья.
Когда я завел разговор о Блейке, она поддержала его с энтузиазмом и удивила меня своей осведомленностью. Несомненно, если мы соберемся пойти, нужно будет сперва проработать эту тему.
— Да, но в картинах Мильтона животного страха по крайней мере не меньше, чем божественного откровения. — Я остановился и отсчитал от трех до нуля. — Но дело вот в чем: ты сможешь со мной пойти?
— Чарльз, я чувствую…
— Говори, пожалуйста, громче, у нас тут люди. — Я захлопнул дверь, так что звуки приемника на кухне превратились в невнятный гул. — Теперь лучше, да?
Ее тон не потерял твердости.
— Чарльз, я чувствую себя ужасно неловко. В воскресенье придет Дефорест, и я не могу так просто… ну, ты понимаешь.
— Но ты ведь хочешь пойти, не так ли? А если так, то не волнуйся. Я выдумаю для него какую — нибудь бесподобную ложь.
— В том-то и дело. Я не хочу ему врать.
О господи!
— Ага, понимаю. А ты не могла бы ему просто сказать, что идешь на Блейка, но не говорить с кем?
— Видишь ли, мы с ним недавно там были. И будет неправдоподобно, если это снова придет мне в голову.
На самом деле нельзя было даже предположить, что может прийти в это вместилище мудрости.
— Думаю, я могла бы сказать, что хочу посмотреть иллюстрации Грея.
— Кого грея?
— Иллюстрации к стихотворениям Грея.
— А, конечно. Да, так и скажи. Но он ведь все равно захочет пойти с тобой?
— Нет, если я скажу, что после этого собираюсь навестить Нянюшку Риз.
Я подождал.
— И нам действительно придется после этого идти к Нянюшке Риз?
— Ты не хочешь?
Думать надо было быстро.
— Почему? Можно. Но ты говорила, она живет в Фарнеме, а это, вообще-то, довольно-таки…
Новый роман корифея английской литературы Мартина Эмиса в Великобритании назвали «лучшей книгой за 25 лет от одного из великих английских писателей». «Кафкианская комедия про Холокост», как определил один из британских критиков, разворачивает абсурдистское полотно нацистских будней. Страшный концлагерный быт перемешан с великосветскими вечеринками, офицеры вовлекают в свои интриги заключенных, любовные похождения переплетаются с детективными коллизиями. Кромешный ужас переложен шутками и сердечным томлением.
Этот роман мог называться «Миллениум» или «Смерть любви», «Стрела времени» или «Ее предначертанье — быть убитой». Но называется он «Лондонские поля». Это роман-балет, главные партии в котором исполняют роковая женщина и двое ее потенциальных убийц — мелкий мошенник, фанатично стремящийся стать чемпионом по игре в дартс, и безвольный аристократ, крошка-сын которого сравним по разрушительному потенциалу с оружием массового поражения. За их трагикомическими эскападами наблюдает писатель-неудачник, собирающий материал для нового романа…Впервые на русском.
«Беременная вдова» — так назвал свой новый роман британский писатель Мартин Эмис. Образ он позаимствовал у Герцена, сказавшего, что «отходящий мир оставляет не наследника, а беременную вдову». Но если Герцен имел в виду социальную революцию, то Эмис — революцию сексуальную, которая драматически отразилась на его собственной судьбе и которой он теперь предъявляет весьма суровый счет. Так, в канву повествования вплетается и трагическая история его сестры (в книге она носит имя Вайолет), ставшей одной из многочисленных жертв бурных 60 — 70-х.Главный герой книги студент Кит Ниринг — проекция Эмиса в романе — проводит каникулы в компании юных друзей и подруг в итальянском замке, а четыре десятилетия спустя он вспоминает события того лета 70-го, размышляет о полученной тогда и искалечившей его на многие годы сексуальной травме и только теперь начинает по-настоящему понимать, что же произошло в замке.
Знаменитый автор «Денег» и «Успеха», «Лондонских полей» и «Стрелы времени» снова вступает на набоковскую территорию: «Информация» — это комедия ошибок, скрещенная с трагедией мстителя; это, по мнению критиков, лучший роман о литературной зависти после «Бледного огня».Писатель-неудачник Ричард Талл мучительно завидует своему давнему приятелю Гвину Барри, чей роман «Амелиор» вдруг протаранил списки бестселлеров и превратил имя Гвина в международный бренд. По мере того как «Амелиор» завоевывает все новые рынки, а Гвин — почет и славу, зависть Ричарда переплавляется в качественно иное чувство.
«Успех» — роман, с которого началась слава Мартина Эмиса, — это своего рода набоковское «Отчаяние», перенесенное из довоенной Германии в современный Лондон, разобранное на кирпичики и сложенное заново.Жили-были два сводных брата. Богач и бедняк, аристократ и плебей, плейбой и импотент, красавец и страхолюдина. Арлекин и Пьеро. Принц и нищий. Модный галерейщик и офисный планктон. Один самозабвенно копирует Оскара Уальда, с другого в будущем возьмет пример Уэлбек. Двенадцать месяцев — от главы «Янтарь» до главы «Декабрь» — братья по очереди берут слово, в месяц по монологу.
Молодой преуспевающий английский бизнесмен, занимающийся созданием рекламных роликов для товаров сомнительного свойства, получает заманчивое предложение — снять полнометражный фильм в США. Он прилетает в Нью-Йорк, и начинается полная неразбериха, в которой мелькают бесчисленные женщины, наркотики, спиртное. В этой — порой смешной, а порой опасной — круговерти герой остается до конца… пока не понимает, что его очень крупно «кинули».
Дамы и господа, добро пожаловать на наше шоу! Для вас выступает лучший танцевально-акробатический коллектив Нью-Йорка! Сегодня в программе вечера вы увидите… Будни современных цирковых артистов. Непростой поиск собственного жизненного пути вопреки семейным традициям. Настоящего ангела, парящего под куполом без страховки. И пронзительную историю любви на парапетах нью-йоркских крыш.
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.