Записки о французской революции 1848 года - [54]
Документ этот особенно замечателен тем, что он сделался впоследствии, так сказать, ультиматумом народа и был прочтен как таковой с Собрания 15 мая. Судорожная деятельность Распайля не прекратилась после этого: В журнале своем «Ami du peuple» он утверждал, что существует красная книга le libre rouge (на подобие той), в которой Лудвиг Филипп записывал издержки на подкуп опасных людей и что в этой книге блестит имя Мараста на сумму 100 т. франков, выданную ему за поддержку закона о фортификациях. Разумеется, никто, кроме Распайля, этой книги не видал. В другой раз его докторская ненависть к своим собратьям выказалась довольно забавно: он заверял публику, что Правительство желает отделаться от февральских [жертв] раненых, препоручив их неопытным докторам, лечение которых оканчивается всегда смертью пациента, вместо того чтобы препоручить их ему, Распайлю, доктору-патриоту, как он это требовал. Но тогда все раненые были бы живы, а это совсем не входит в намерение Правительства.
Жаркая афишка позенских делегатов, в которой они взывали к состраданию Франции, сильно упирая на слова: «frères on nous assassione! Frères. Les Polonais sont massacrés»[241], служила дополнением движения. Прежде этого делегаты описывали несчастное положение своего отечества во всех демократических клубах, поднимая везде крики негодования и ужаса.
Наконец, присоединилась еще [другая] новая, свежая причина волнения; отказ Собрания образовать министерство работы и прогресса. Социальные журналы приняли замену его – следственную комиссию для работников – с решительным отвращением и резкими насмешками. Они говорили, что исследовать общественный факт, не подлежащий во всей Европе никакому сомнению, есть пустая работа, доказывающая одно из двух: или глупость представителей или их коварство. Бывший член Правительства Альберт, опровергая замечание журнала «la Presse», будто и он не согласен на составление нового министерства, прибавил в письме своем к нему: «Sur la question de savoir si le Peuple souffre et jusqu'à quel point il souffre, je déclare qu'une enguête m'apprendrait peu de chose. La misère des travailleurs, je la connais pour l'avoir subie; car, moi aussi je suis un ouvrier, et un de ces ouvrier qui n'ont jamais prétendu à l'honneur d'être des journalistes ou des hommes d'Etat adaoptés par la bourgeoisie. Je l'avoue en toute humilité: je n'ai jamais manié que la lime, le marteau…, et le fusil, toutes les foi que la liberté m'a paru menacée»[242].
Слова эти в устах бывшего вице-президента Люксембургской комиссии имели особенное значение. Между тем как клубы посылали депутацию к Луи Блану с выражением своих симпатий, реформатор в трогательном собрании люксембургских делегатов от всех корпораций прощался с ними и распускал их, но это была только форма. Делегаты совсем не разошлись, а составили особенное общество, сохраняя свое влияние на работников и ища случая проявить публично негодование свое на отстранение проектов их великого учителя. Случай представился скоро. Еще в прошлом месяце Вре<менное> Пра<вительст>во замыслило народный праздник, препоручив составление его брату Луи Блана Этьену Блану{225}, попавшему в директоры Отделения изящных искусств при мин<истерст>ве внут<ренних> дел. Этьен Блан составил программу довольно забавную, в идиллически-робеспьеровском духе. Не говоря о колоссальной статуе свободы, которая должна была возвыситься посреди расчищенного Champs de Mars, символических статуй, окружающих ее, пирамид с именами городов и народов совершавшихся революций, великолепной иллюминацией там и в Champs Elysées, двух фейерверках и проч., программа объявляла, что будет спущен шар, который улетит в небо, что по бульварам будут стоять лавочки с образцовыми произведениями всех промышленностей, окруженная каждая юными девицами в белых платьях, что все они пройдут потом церемониально мимо Пра<вительст>ва по Champs de Mars, что им будет предшествовать колесница с земными произведениями: хлебом, оливой, виноградом, запряженная могущественными быками, у которых рога будут вызолочены и которая будет ведома стариками-земледельцами разных департаментов в их локальных костюмах, и проч. Празднество это, назначенное сперва на 4 мая, потом на 5 мая и потом на 14 мая, причем и Собрание после довольно сильного прения согласилось в нем участвовать, встретило сопротивление у люксембургских делегатов, в отдельных ремесленных корпорациях и, наконец, в [политических] старых политических заключенных, составлявших в первые месяцы революции нечто в роде аристократии республиканской: они все требовали предпочтительных мест, представительства, первого шага везде. Форма, в которой проявилось сопротивление, была замечательней самого содержания: она показывала приближение грозы. Люксембургские делегаты, например, вспоминая декрет Правительства от 25 февраля, которым оно обязывалось упрочить всем работу и существование и отдать работникам миллион, следовавший Луи Филиппу, писали: «les promesses faites sur les barricades n'étant pas accomplies et l'Assemblée Nationale ayant refusé dans sa séance un ministère du travail et du progrès, les ouvriers, délégués du Luxembourg, ont décidé à l'unanimité qu'ils n'iraient pas à la fête de la Concorde. Lagarde
