Записки о французской революции 1848 года - [47]
Второй документ было письмо Бланки к Временному правительству о происшествиях в Руане, исполненное угроз и ненависти, доходившей до бешенства по чувству своего бессилия. Жалко, что величина документа не позволяет мне выписать его целиком. Отрывистые его фразы, здесь выписанные, могут дать о нем некоторое понятие: «La société républicaine centrale au gouvernement provisoire. CitoyensI La contre révolution vient de se baigner dans le sang du peuple. Justice, justice immédiate des assassins!
Depuis deux mois, la bourgeoisie royaliste de Rouen tramait dans l'ombre une Saint Barthélémy contre les ouvriers. Elle vait fait de grands approvisionnement de cartouches. L'autorité le savait»[195].
Потом, после десятка коварных вопросов, имеющих целью отбросить на само Правительство подозрение в участии или в допущении руанских убийств, Бланки сравнивает это происшествие с экзекуцией короля Филиппа: «Ce sont bien les mêmes bourreaux et les mêmes victimes! D'un côté les bourgeois forcenés, poussant par derrière au carnage des soldats imbéciles qu'ils ont gorgés de vin et de haine; de l'autre des malheureux ouvriers tombant sans défense sous la balle et la baïonette des assassins… C'est une insurrection royaliste qui a triomphé dans la veille capitable de Normandie et c'est vous gouvernement républicain qui soutenez ces assassins révoltés! Est-ce trahison ou lâcheté? Etes-vous des soliveaux ou des complices?»[196].
Конец документа выписываю целиком: «On ne s'est pas battus, vous le savez bien! On a égorgé! et vous laissez raconter glorieusement les prouesses des égorgeurs! Serait-ce à vos yeux, comme à ceux des rois, le sang du peuple n'est que de l'eau, bonne à laver de temps en temps des rues trop encombrées! Effacez donc alors, effacez de vos édifices ce détestable mensonge en trois mots que vous venez d'y inscrire: Liberté, égalité, fraternité!
Si vos femmes, si vos filles, ces brillantes et frêles créatures, qui promènent dans de somptueux équipages leurs oisiveté tissue d'or et de soie, étaient jetées là tout à coup à vos pieds, la poitrine ouverte par le fer d'ennemis sans pitié, quel rugissement de douleur et de vengeance vos feriez retentir jusqu'aux extrémités du monde!
Eh bien! allez! allez voir, étendus sur les dalles de vos hôpitaux, sur la paillasse des mansardes, ces cadavres de femmes égorgées, le sein troué de balles bourgeoises, ce sein, entendez-vous, qui a porté et nourri les ouvriers dont la sueur engraisse les bourgeois!…
Les femmes du peuple valent les vôtres et leur sang ne doit pas, ne peut pas rester sans vengeance!
Justice donc, justice des assassin!»[197]
«Nous demandons»[198]: Здесь изложены четыре требования клубов: распущение руанской национальной гвардии, предание суду генералов, офицеров, командовавших там войском, и судей, разбиравших процесс, наконец, вывод всякого войска из Парижа: qu'en ce moment-même les réacteurs dressent dans des banquets fratricides, à une Saint-Barthélémy des ouvriers parisiens[199].
Оба документа эти особенно замечательны тем, что в сокращении представляют [весь процесс] всю внутреннюю жизнь нынешних клубов: воспоминания [прошедшей] клубов старой революции, сообщающих им форму для выражения, способов [уничтожения, невозможного, насильственного], каким разрешают они всегда общественные противоречения, изворот современных происшествий, сделанный столько же из страсти, сколько и по расчету, манера возбуждения [народа] страстей сравнениями, взятыми из двух концов общества, и, наконец, ненависть, происшедшая от собственной неудачной попытки (руанское дело возбуждено, как оказывается, парижскими клубами) и столь слепая, что для нее иногда начальники жертвуют собственным делом и «семи своими сектантами, как это ныне оказалось.
Вместе с тем, третий клуб des Amis du peuple{208} Распайля с журналом того Же названия говорил в salle Montesquieu и писал потом воззвание и обвинения, если не превосходящие в, ожесточении предшествующую прокламацию, то, по крайней мере, еще более проникнутые ненавистью к отдельным личностям, составляющим Правительство, и к агентам его. «Commune de Paris» с Собрие, укрепившемуся со своим гарнизоном в доме rue de Rivoli, делалась день ото дня грознее. Несомненно, что существовал огромный и притом вооруженный заговор в недре самого Парижа.
С такими-то предзнаменованиями открылось 4 мая, четверг, Национальное собрание в новой зале, нарочно пристроенной к старой Палате депутатов и оказавшейся вскоре глухой и неудобной. Программа, выданная Пра<вительст>вом для открытия, была только вполовину исполнена. В 12½ часов тронулись из министерства юстиции, с Вандомской площади [все] члены [Пра<вительст>ва] Временного правительства с министрами, секретарями и чиновниками своими между двумя рядами войск и национальной гвардии, предшествуемые и заключаемые той же гвардией верхом. Они прошли улицу de la Paix и через бульвар la Révolution (бывший des Capucines), площадь de la Révolution (бывшую de la Concorde), направились к ожидавшему их Собранию для сложения всех своих должностей. Все они [были] следовали с открытыми головами и на пути останавливали почетный барабанный бой войска, делавших на караул. Впереди шел старик Дюпон, Президент, ведомый под руки [двумя своими] членами Правительства и совершенно подавленный годами, снявшими с лица его [всякое определенное выражение] всю Жизнь и оставившими только выражение какой-то честной тупости. Маленький Луи Блан шел весело и довольный сам собою, потряхивая головою, между тем как товарищ его, работник Альберт, двигался ровно, мерно и [серьезно] как-то застенчиво, словно стыдясь своего присутствия в Правительстве. Развязно и аристократически свободно разговаривал Ламартин с офицерами национальной гвардии, держа шляпу над головой от пронзительных лучей весеннего солнца. Он похудел, и лицо его приобрело какую-то птичью [остроту] остроконечность, между тем как сосед [его Ледрю] и, по слухам, противник его Ледрю-Роллен отличался [завистливой] неприятной и завистливой своей физиономией, за которой тяжело было узнать жаркого демократа. Кремье выказывался своим [характерным] характеристическим безобразием, сутуловатостью и густою массой курчавых волос, обличавших его иудейское происхождение. Мараст, как всегда, имел выражение остроумия и лукавства и притом отличался, по обыкновению, изысканным щегольством [своего] костюма; Араго и Гарнье-Пажес обращали внимание своими сильно живописными и характерными лицами, достойными кисти фламандских портретистов; остальная свита терялась [за ними] в толпе. В четверть второго часа пушечные выстрелы возвестили прибытие Правительства в Собрание, где уже многие члены разместились с некоторым значением: направо, около Одиллона Барро, собралась старая династическая оппозиция, налево, на самом верху, воскрешая покойную la Montagne.
