Записки о большевистской революции - [125]

Власти Советов, ведущей изнурительную борьбу против экспроприированных классов, против подлой аристократии, против буржуазии, жаждущей лишь одного — вернуть себе свои привилегии и свой капитал, более чем наполовину задушенной германским империализмом, теперь грозит смертельная опасность со стороны начинающей свое наступление Антанты.

Надо быть безумцем, чтобы не видеть, что эта вооруженная интервенция, к которой истерически и уже давно призывали определенные русские круги, потерявшие всякое политическое влияние, невозможна, что ей с негодованием воспротивится оккупированная нация. Что бы там ни говорилось, но на деле интервенция без предварительного договора с Советами есть интервенция против всего русского народа, против его стремления к миру, против его идеала социальной справедливости. Придет день, когда народное восстание в России, по-прежнему способной на великие дела, выметет вон всех завоевателей, всех тех, кто творил над ней насилие. В этот день ненависть России поставит на одну доску французов и германцев, англичан и австрийцев.

Неужели свободолюбивые люди в Европе, все те, кто в хаосе не растерял способность мыслить здраво, кто понимает или представляет, сколь велико человеческое значение коммунистического опыта, начатого русским пролетариатом, позволят совершиться гнусному преступлению?

Что есть большевистская революция? Чего она хотела вчера? Чего она добилась сегодня? На что она способна завтра? Достойна ли она того, чтобы ее защищать? Документальные свидетельства, которые я посылаю вам, помогут, я в этом уверен, выявить истину. Случай позволил мне быть ближе других к событиям, разворачивавшимся в России за последние девять месяцев; я излагал свои впечатления в ежедневных записках, поспешных, неизбежно неполных, отрывистых, порой противоречивых. Я посылаю вам сохранившиеся копии записок, то есть почти все, что я написал во Францию.

Я не большевик.

Я знаю, сколь тяжкие ошибки были допущены большевиками.

Но я также знаю, что, прежде чем подписать Брестский договор, народные комиссары настойчиво просили союзников о военной поддержке, которая позволила бы — и только она одна и могла позволить — большевикам противостоять чудовищным требованиям Центральных империй и не идти на позорный мир, понимая, сколь он опасен.

Я также знаю, что после Бреста Троцкий и Ленин с новыми усилиями призывали державы Антанты к тесному и лояльному сотрудничеству в целях экономической и военной реорганизации России.

Я, наконец, знаю, что на эти отчаянные призывы союзники неизбежно отвечали, вопреки очевиднейшему собственному интересу, презрительным «поп possumus»[33].

Забыв о том, чему учит история, потеряв чувство реальности настолько, чтобы уверовать в то, что разрозненные части страны могли бы продолжать войну, от которой отказалась Россия, они сотворили Украину, оказав тем самым услугу исключительно Австрии и Германии; они изо всех сил подогревали сепаратистские тенденции в Финляндии, Польше, Литве и на Кавказе, вместе с Румынией вступили в бой против российской армии. И по мере того, как все эти государства, — что нетрудно было предугадать, — едва возникнув, тут же попадали в руки наших противников, правительство России, тем самым ослабленной, теряло на переговорах в Бресте значительную часть своего авторитета и престижа.

Внутри России союзники сыграли на руку контрреволюции, усугубив общую анархию, ускорив распад этой несчастной страны.

До Бреста их равнодушие обрекло беззащитную Россию на растерзание пангерманистами. После Бреста их усилившаяся враждебность неизбежно должна была привести нацию, которая не желает погибнуть, к вчерашнему противнику, восхитительно умеющему извлекать пользу из наших бесчисленных ошибок. Консерваторы с энтузиазмом сблизились с австро-германским правительством, от которого они по праву ждут реставрации старого режима. Крайне левые партии с замиранием сердца принимают это временное примирение, которое неминуемо должно привести их к гибели, но, продлевая их агонию, поддерживает их надежды на жизнь.

В посланных вам записках, несмотря на сдержанность их формы, к чему меня принуждал контроль Цензуры, вы в избытке найдете доказательства моим утверждениям.

Эти записки я еженедельно направлял во Францию из Петрограда и Москвы с официальными и неофициальными курьерами, регулярно адресуя их Альберу Тома, Жану Лонге, Эрнесту Лафону. Много писем было также послано в адрес других моих друзей, депутату Прессману, Пьеру Ампу, Анри Барбюсу. Некоторые из них были, должно быть, перехвачены или затерялись. Большая же часть дошла до адресатов. По крайней мере, судя по их ответам, те, что были отправлены до марта месяца. После того почтовая связь с Западом стала чрезвычайно ненадежной.

На этих бессвязных страницах вы не найдете ни одной строчки, которую можно было бы официально поставить в вину офицеру, члену Французской военной миссии в России, как разглашение тайны. В них фактически лишь личные наблюдения французского гражданина, внимательного очевидца событий, непредвзятые, насколько могут быть непредвзятыми честные свидетельства. В них отражены мои беседы с лидерами большевизма и оппозиции, которые и не требовали от меня хранить молчание.