Записки - [4]

Зато у меня их возникло уйма:

* Почему все члены Совета такие молчаливые и хмурые; как же они руководят своими подразделениями?

* Какие они люди в жизни,  вне Совета?

* Не пойму, что их так могло увлечь в моем проекте? Такое впечатление, что все они смотрят в одну и ту же точку?

* Интересно о чем они сейчас думают?

* Не представляю,  сколько же лет потребовалось председателю, чтобы укомплектовать Совет столь надежными единомышленниками?

* У них действительно не возникло ни единого вопроса, или они привыкли себя сдерживать?

У членов Совета по-видимому был огромный опыт по отработке принципиального хорового молчания в замкнутом пространстве. Воссоздать такую абсолютную тишину в помещении не смог бы ни один, даже профессиональный, ансамбль мира. Кстати, у американского композитора Билла Чейза было сумасбродное произведение, под названием «Четыре с половиной», где он выходил на сцену переполненного зала  и садился за открытый рояль. Ровно через четыре с половиной минуты он вставал и покидал сцену не проронив не единого звука. Зал буквально разрывался от восторга…

Я предположил, что может и здесь та же задумка? Вдруг они все нелегальные ученики Чейза? Только ведь четыре с половиной минуты давно уже прошли. Интересно, сколько еще будет продолжаться это беззвучное судилище?.. час?.. месяц?..  Наконец тишина стала зловещей… Не зная чем себя занять, я стал, также как и все, вглядываться в свои подрамники и вдруг обратил внимание, что один из них перевернут вверх ногами; то ли я впопыхах ошибся, то ли кто-то перевернул,  пошутив. Хотел было подойти и исправить, но кольцо из двенадцати озадаченных присяжных было столь плотным, что я передумал.  Помню, никак не мог оторвать взгляда от перевертыша: изображенный на нем интерьер, выполненный в мягких зеленовато-голубоватых тонах, стал удивительно напоминать мне море, с утопающими лошадками и плывущим грузовым судном. Но это еще не все: у парохода была какая-то высоченная, нелепая, почему-то прямоугольного сечения, труба… Меня облило холодным потом… Так ведь это же вылитая наша четырнадцатиэтажная кирпичная башня у ипподрома… Я прищурился и мне показалось, что видны даже окна и лоджии дома… решил пересчитать количество этажей и вдруг… вода потекла… судно с домом задвигалось… стал нервничать… сбился со счета… начал заново… башня, удаляясь, стала заметно уменьшаться… она явно уплывала от меня…

В окно помещения пробились лучи уходящего солнца. На переднем плане подрамника появилась радуга, напоминающая девушку с оранжевым платком на голове… с высокой прической и очень знакомыми чертами лица… Розовое сияние прощальной лаской коснулось девушки… и вдруг померкло, лениво и неохотно соскользнув с ее лица… Она сняла свой платок и стала махать уплывающей башне, вытирая им же слезы со щеки… А затем исчезла также неожиданно, как и появилась…

Вдруг распахнулась дверь и в партком уверенно вошел мужчина лет сорока пяти, в светлом плаще, зеленых брюках и темной шляпе. Своим появлением он слегка разрядил обстановку, члены Совета аж вздохнули хором. Сдержанным кивком поздоровавшись с присутствующими, он направился прямо к директору. Судя по тому, как уважительно председатель Совета пожал ему руку, я понял, что это фигура непростая. Как выяснилось впоследствии, это был военпред предприятия. Пошептавшись минут пять, директор предложил новичку поприсутствовать и по-видимому принять участие в обсуждении проекта. И снова… мрак… мертвая тишина.., но ненадолго. Военпред, твердо решив поскорее закончить этот абсурдный спектакль, обратился к директору: — Юрий Васильевич! Я давно уже занимаюсь живописью и прекрасно знаю, что любую картину, а в данном случае интерьер, желательно смотреть прищурившись, причем сквозь свой же сжатый кулак, имитирующий подзорную трубу. Ввиду того, что четыре моих подрамника стояли невысоко, на стульях, директор послушно присев на корточки, приложил свой правый кулак к правому глазу. Мгновенно вся гвардия повторила подвиг руководителя: кто встал на одно колено, а кто-то из шустрых сообразил сесть на свободный стул… и все, как по команде, замерли.

Пантомима напомнила мне репетицию спектакля в «театре мимики и жеста». Стало смешно и грустно, но появилась крохотная надежда.

— А действительно! Совсем другое впечатление! — произнес директор.

Тут Салтанов пошел ва-банк: улучшив момент, он взял со стола парторга выполненные мною таблицы колеров и варианты детской мебели, подошел вплотную к директору и, присев на корточки, негромко произнес:

— Юрий Васильевич! Посмотрите какое мягкое сочетание цвета стен с детским оборудованием!

Губительная пауза…

— Да!.. — поглядывая на свои часы, произнес директор.— Ну что ж! Наверное смотрится! — выдавил он.

И тут же пронеслось по парткому звонкое эхо.., напоминающее ответное приветствие солдат командующему парадом на Красной площади. Главный инженер… два зама… парторг… главный механик: смотрится!.. смотрится!!! смотрится!!!

Я чуть было не выкрикнул «ура»!!!

Еще гул эха не утих, как военпред буквально утащил директора на территорию предприятия. Саша, под предлогом «покурить», пригласил меня в коридор, а затем вывел на улицу: