Записки лётчика-истребителя - [40]

Немецкая авиация в августе 1944 года начала активную бомбардировку переправ через Вислу, бомбардировку и штурмовку войск на плацдарме.

Все авиадивизии 7-го истребительного авиакорпуса в основном продолжали выполнять боевые задачи по прикрытию наземных войск на плацдарме, где сосредотачивались уже не дивизии, а корпуса и армии всех родов сухопутных войск: общевойсковые, танковые, механизированные…

Поскольку противник на всех фронтах понес большие потери, в том числе и в авиации, особенно в пикирующих бомбардировщиках Ю-87, то немецкое командование начинало все шире использовать самолеты-истребители ФВ-190 для нанесения штурмовых ударов по нашим наземным войскам.

10 и 17 августа в воздушных боях я сбил по одному ФВ-190 и, что характерно, когда зашел в хвост одному из «фоккеров» и еще не поймал его в прицел, не открыл огонь, немецкий летчик вместо того, чтобы сделать маневр и уйти из-под огня, только перекладывал самолет с крыла на крыло. Мгновенно пришла мысль, что летчик не овладел самолетом в достаточной степени, а, возможно, просто был пересажен из пикирующего бомбардировщика Ю-87. В обоих воздушных боях поведение немецких летчиков было одинаково пассивным и элементарно неграмотным, хотя ФВ-190, освободившись от авиабомб, становился хорошим самолетом-истребителем с мощным 14-ти цилиндровым двигателем, разгонявшим машину до 650 км/час, и с сильнейшим вооружением.[2]

К тому времени у меня уже твердо выработались навыки сбивать самолеты противника с короткой, не более 100 метров дистанции. Атаки проводил наверняка, открытия огня с большей дистанции почему-то не признавал. По давней привычке у меня на одну гашетку была присоединена и пушка 37 мм и пулеметы, и уж если попадет противник в прицел, то ему не сдобровать. Также на одну гашетку выводил я вооружение и когда летал на «яках», хотя технические силы, послушные Букве инструкций этому всячески сопротивлялись.

В аэ, которой я командовал, у всех летчиков оружие было присоединено на одну гашетку, за исключением 2–3 ребят, отказавшихся от этого. В этом вопросе я никогда не давил, не старался навязать свою волю.

Смысл выводить оружие на одну гашетку был, потому что в воздушном бою не так то легко поймать самолет противника в прицел, а когда поймаешь, надо сразу использовать всю мощь бортового огня. Именно такая тактика и приносила успех. Боеприпасов истребитель имел достаточно, чтобы сбить несколько самолетов в одном воздушном бою, а вот поймать неприятельскую машину в прицел было трудно, тут неоходимо было уменье, смелость, выдержка, хладнокровие и еще множество неназванных здесь качеств (иногда заменяемых словом везение), которых подчас у летчика не хватало и не будет хватать, исходя из противоречия психологии, когда человек хочет принести пользу и одновременно остаться живым. Ведь когда летчик-истребитель идет в атаку — в особенности на бомбардировщик, а стрелок или стрелки по нему стреляют, и трассы идут то слева, то справа от кабины и проходят все ближе, ощущение человек испытывает весьма неприятное. Многие этого не выдерживали и выходили из атаки.

Осенью и в начале зимы 1944 года в районе боевых действий погода нас не баловала. Летать группами почти не приходилось, летали только звеньями и парами, в основном на охоту и на разведку. Из всего нашего авиаполка в то время больше всех летал лейтенант Николай Глотов и его ведомый Николай Яковлев. Оба они оказались великолепными летчиками-разведчиками, любили вылетать на свободный поиск самолетов противника. Считаю своим долгом отметить: далеко не каждому летчику можно ставить задачу полета на разведку, лишь единицам по плечу решение этой сложной задачи. Таким редким летчиком как раз и был Николай Иванович Глотов, разведчик из разведчиков. Лично я перед ним всегда преклонялся.

Хочу вспомнить и про Михаила Лусто. Со мной он был согласен летать на любые задания в составе любой группы. А когда я его посылал ведущим звена или пары звеньев, то он чуть не со слезами упрашивал — хочу с вами лететь… Ничего не поделаешь, внутренне сержусь, негодую, затем посмотрю на него и чаще всего уступлю и веду сам звено или авиаэскадрилью. Да у меня и характер был беспокойный, когда пошлю на задание кого-либо из летчиков своей эскадрильи (кроме Глотова с Яковлевым) и до тех пор, пока не произведут они посадку, места себе не нахожу, все мучаюсь: вернутся они с боевого задания или нет. И всегда лучше было, когда сам шел на задание, вел группу. Сразу исчезало и волнение, и всякие там переживания. А ответственность за жизнь летчиков — вот она, в твоих руках, в твоей способности управлять машиной, строить тактику боя.

В воздухе я становился совсем другим человеком, нежели бывал порою на земле — спокойным, хладнокровным, рассудительным. Выводило меня из равновесия только то, если кто-либо нарушал установленный ранее, еще на земле, порядок боевого строя или не спешил выполнить мой приказ. Такому летчику доставалось и немедленно в воздухе и позднее на земле. Были также случаи, когда в сердцах я прибегал к угрозе:

— Ипполитов, стань на свое место, а то сам лично собью тебя.