Записки лётчика-истребителя - [36]

Николай Бургонов остался жив, хотя и пробыл в плену до конца войны, был освобожден советскими солдатами и вернулся на родину в Подмосковье. У меня был его адрес и я начал его искать еще в 1946 году, будучи слушателем Военно-воздушной академии.

В 1946 году он прибыл в Академию, и мы встретились как родные люди. Он рассказал о последнем воздушном бое, о своих мытарствах в плену, о своей нынешней жизни. Затем мы неоднократно с ним встречались. Последнее время он с семьей жил в Ступино, Московской области, работал на заводе.

Сразу после войны, когда я еще служил в Австрии, в авиаполк пришел запрос на него из нашего лагеря, где он находился. Мы с начальником штаба полка и заместителем по политчасти дали ему самую хорошую характеристику: кто он, как воевал, что из себя представляет как человек в нашем понимании. Поскольку и в немецком концентрационном лагере он вел себя достойно, как советский человек, его с получением нашей характеристики отправили на родину, туда, откуда он призывался в армию, в город Озеры Московской области. Служить в армии ему больше не пришлось.

На заводе в Ступино, где он работал, относились к нему как-то настороженно, но с выходом в свет документальной повести Жени Мариинского «Внизу передний край», где рассказано было о летчиках нашей эскадрильи и полка, в том числе и о Николае Бургонове, отношение к нему сразу изменилось. Но ничего не сделаешь, судьба его сложилась трудно. Самое главное, что он с честью вынес все мучения войны, плена, лагерей и остался жив.

В начале июня немецкое наступление под Яссами было остановлено как на земле, так и в воздухе.

Конечно, потери как у противника, так и у нас были большие. И в тех сражениях мы имели господство в воздухе, наша авиация не только содействовала успешной обороне наших войск, но и нанесла существенный урон неприятельской авиации, уничтожив в воздушных боях, по данным противника, более 150 самолетов. 5 ВА, куда входила тогда наша дивизия, за то же время потеряла 135 машин.

Наш авиационный корпус имел основную задачу прикрывать с воздуха свои войска на переднем крае. С лета 1943 года, со времени сражения на р. Днепре, эта задача стала важнейшей, ее успешное решение сберегало сотни солдатских жизней, поднимало моральный дух войск. Ситуация была уже принципиально другой, нежели в начальный период весны, когда немецкая авиация беспрепятственно и прицельно бомбила наши войска, господство в воздухе было за нашей авиацией. В конце июня мы получили команду немедленно перебазироваться на аэродром Ямполь.

С аэродрома Ямполь эти полеты совершались скорее для маскировки, показать, что «Аэрокобры» появляются над линией фронта. Никто не знал дальнейших перспектив — где будем воевать, куда перелетать. После тяжелых боев мы находились на фронте, как на отдыхе.

Во время выполнения этих полетов оказалось, что я выполнил четырехсотый боевой вылет. Командир батальона аэродромного обслуживания где-то на складе добыл два новых кожаных пальто-реглана: одно для Героя Советского Союза капитана Гулаева, другое для меня.

Но, увы! Эти регланы мы не получили. Мой забрал командир полка подполковник Фигичев, а мне отдал свой, уже поношенный, чему я был несказанно рад, так как мой реглан был весь в заплатках, латать его уже было невозможно. Однако я со словами напутствия, соответствующими торжественности момента, передал его своему заместителю лейтенанту Михаилу Лусто.

Н. Д. Гулаеву достался реглан начальника штаба. Таким образом, командир авиаполка и начальник штаба оказались в новых регланах, а мы, хотя и в поношенных, но тоже в регланах. Все были довольны.

В кожаном реглане и кожаном шлеме я летал и зимой и летом. Ведь в случае, когда возникает пожар в самолете, кожа коробится и загорается не сразу, а хлопчатобумажные комбинезоны воспламеняются как порох, и летчик не успевает порой даже выпрыгнуть из самолета. Потому-то я и дорожил регланом и даже при температуре +35 °C летал только в нем. Пар костей не ломит!

С регланом связано и одно забавное приключение. Раз после вылета снял я реглан, лег под плоскостью, на земле полежать, отдохнуть, да и заснул. Часа через три проснулся — не могу ни встать, ни согнуться, ни вздохнуть глубоко так сильно заболела спина.

Вечером, когда поехали в деревню, где размещались, мне еще хуже стало. Врача ни полкового, ни из БАО не было, все уехали на 1-й Украинский фронт. Вспомнил, что когда, бывало, отец простудит поясницу, то ему мать ставила на больное место теплый горшочек. Спросил у хозяйки — есть ли маленькие горшочки, она отвечала, что есть и принесла три горшочка.

Выбрал я два, что поменьше, летчики принесли бензин, смешали с керосином, сделали «квачёк» и начали мне ставить «горшочки». Стало легче, под утро я уснул, ребята уехали на аэродром. Хозяйка позвала соседку, которая когда-то была акушеркой. Эта пожилая женщина пришла с банками, чтобы мне их поставить, но когда посмотрела на мою спину, то я сильно забеспокоился, ибо прочел в ее глазах ужас. Там негде было и банки поставить, так как вся кожа на спине была сожжена. Она смазала мне спину сметаной. Вновь полегчало. Таким образом я и вылечился, дышать можно было полной грудью, только долго еще болела кожа на спине.