Записки комбата - [7]

Сергей постарался не потерять лица, все-таки девочка ему нравилась, и, с трудом борясь со жгучими слезами обиды от такой несправедливости, криво усмехаясь, показал свою контрольную Ритке. Не известно, чего он ждал от нее тогда: сочувствия, удивления, возмущения, готовности честно объясниться с учительницей и рассказать ей, как было дело. Но чего-то ждал. Чего угодно, только не холодного молчания. Ритка Кулигина, красавица и умница, ничего не сказала, даже не посмотрела на него. Просто отодвинула листок на его половину парты и отвернулась.

На следующем уроке она сидела за другой партой, пересела к Свете Осюковской, поменявшись местами с ее соседом. С Сергеем Ритка была с того дня холодно-сдержанна. Иными словами, она стала избегать его.

Сказать, что Сергей страдал, — это ничего не сказать. Причем страдал-то он не по Ритке, все равно они учились в одном классе и все равно вне школы не встречались. А страдал от несправедливости и от ощущения полной беззащитности. Ритка понимала, что поскольку он влюблен в нее, то не пойдет к училке жаловаться, искать правду. Она использовала доброе к себе отношение.

Пострадав несколько дней, Сергей сформулировал для себя вывод: если ты сделал кому-то добро, жди, что в скором времени этот человек от тебя отвернется.

А еще спустя некоторое время в голову ему пришло, что он сам виноват: не надо было показывать Ритке решение, и ничего не случилось бы. Он получил бы свою заслуженную пятерку, Ритка — четверку или, на худой конец, тройку, но он не оказался бы благодетелем круглой отличницы, наоборот, посочувствовал бы ей, утешил, в кино пригласил бы тоску развеять. Словом, имел бы возможность повести себя как мужчина. Он же проявил инициативу и был за это жестоко наказан. И «пару» схлопотал, и Ритка от него отстранилась.

Отсюда второй вывод: никогда не лезь с помощью, если тебя об этом не попросили. Не стремись к тому, чтобы люди испытывали к тебе благодарность, тогда они будут тебя любить.

И третий вывод: не кидайся немедленно просьбу выполнять и помогать. Подумай сперва, не потеряешь ли этого человека, если он вынужден будет испытывать к тебе благодарность?

Раннее детство помнилось как-то отрывками. Вот он, трехлетний мальчуган впервые едет с папой в Москву поездом. В плацкартном вагоне битком людей и он на бис, под смех попутчиков, в десятый раз исполняет, перевирая слова, известную тогда песню: « Ах, эта девушка, меня чума взяла, разбила сердце мне, покой взяла».

А вот, в четвертом классе, пишет тайком на уроке любовную записку Ритке Кулигиной.

А вот уже восьмой класс, проводы русской зимы… Проводы русской зимы в Вытегре всегда приурочивали к масленице. Это был, пожалуй, один из самых любимых праздников местной детворы.

День выдался славный. Ярко светило солнце, стоял легкий морозец и тишина, будто природа замерла перед решающим наступлением весны.

Учеба в голову не лезла. Сережа нехотя листал учебник, пытаясь побыстрее закончить с домашним заданием. Из кухни доносились вкусные запахи — мама стряпала блины.

Каждую минуту он подбегал к замерзшему окну и, в растопленную на стекле солью щелочку, выглядывал на улицу — боялся пропустить момент выстраивания праздничной колонны из лошадей с каретами и санями, украшенных разноцветными лентами и бубенцами.

В окно спальни послышался условный стук. Схватив по пути в прихожей ушанку, Сергей выскочил на крыльцо.

— Куда раздетый?! — догнал его запоздалый окрик мамы, но Сережа был уже на улице.

Из-за угла их дома выглядывал Юрка Самутичев.

— Серый, ну ты чего? Все уже в сборе.

— Я мигом!

Сергей вернулся домой, накинул фуфайку, схватил пару блинов с тарелки.

— Мам, я на улицу.

— А уроки? А кушать? Сейчас папа придет с работы, и сядем обедать! — строго возразила мама.

— Не-е-е, мам, я потом. А вы обедайте без меня, — крикнул он, выбегая на крыльцо.

У крыльца уже ждали трое закадычных друзей: Юрка Самутичев, Валерка Филичев и Андрюшка Шевчук.

Поздоровавшись, как положено за руку, по-мужски, они направились дворами в центр, к площади, где по времени должно уже начаться основное гуляние.

На площади, возле трибуны, играл городской духовой оркестр. Шло какое-то нехитрое представление. В ряженых узнавались герои русских народных сказок: Емеля, Иванушка-дурачок, баба Яга. По периметру стояли столы с яствами. Горки дымящихся блинов на любой вкус: со сметаной, с маслом, грибами, рыбой и даже красной икрой. Калитки, розанцы, ростягаи, пироги с множеством начинок — все, чем славится кухня народов русского Севера. Под столами стройными рядами выстроились ящики с казенкой. Каждый стол украшал начищенный до блеска медный двухведерный самовар на углях.

Красавицы в самобытных сарафанах с накрашенными свеклой щеками залихвацки зазывали гостей.

Пошарив по карманам, друзья наскребли лишь восемьдесят копеек.

— Да, негусто, — отчаянно промолвил Андрей, — даже на «Солнцедар» не хватает, а какой праздник без вина?

Выручил, как всегда, Юрка:

— Так, не бздеть, я вчера видел, как в сарай швейной мастерской выносили мешки. Наверное, тряпье и отходы. Пойдем, глянем.

Швейная мастерская располагалась на Вянгенской улице (по названию одноименного ручья, вдоль которого она идет), по соседству с домом, где жил Сережа. В ее сарае, обычно полном дровами, они с детства устраивали штабы и различные тайники.