Записки из-под полы - [17]
Из примечательных постоянных посетителей ЦДЛа он внешне чем-то напоминал только одного — бывшего зека Юрия Иосифовича Домбровского, автора знаменитых романов “Факультет ненужных вещей” и “Хранитель древностей”. Тот, правда, в отличие от Шарова, выглядел совсем импозантно, ибо решительно отвергал такие условности, как рубашка, и надевал пиджак прямо на майку.
С Шерой Израилевичем мы встретились в конце шестидесятых в Гагре, в писательском Доме творчества. Стоял теплый ноябрь, седьмого числа Дмитрий Благой в своей неизменной тюбетейке поднял бокал шампанского за праздничным столом и вскричал Тютчевым: “Блажен, кто посетил сей мир!..”. К Шере Шарову это явно не относилось, роковые минуты эпохи никак не были связаны для него с блаженством… В Гагре мы здорово поиздержались и купили на последние непропитые копейки пятнадцать красивых мандаринов, чтобы хоть что-то привезти в зимнюю Москву. Надо было делить добычу. “В какой руке?” — спросил Шера, — и я угадал, получив восьмой по счету плод. Многое забылось, а вот этот Шерин мандарин почему-то до сих пор благодарно светится в моей памяти.
* * *
Андрей Битов слегка задушен объятиями непонимания.
Для серьезного писателя это все равно что перестать быть. Он временно и перестал им быть, ибо стал всерьез прислушиваться не к себе, а к тому, что говорят вокруг. Критики вокруг него не было, он выбыл из нее слишком рано, ну, может, в узком кругу толковали, но больше полюбливали и восхищались, а затем все это трансформировалось дальней заграницей, пушкинским зайцем, “Метро€полем”. Россия, правда, дышала водкой и драмой, заставляла оборачиваться, задумываться, креститься. Живому классику всегда трудно, ибо он каждый день старается сделать еще что-нибудь, хотя бы перформанс, дабы не разочаровать человечество, не замечая того, что это пресловутое человечество читает уже совершенно других авторов.
Отсюда стиль в стиле Битова вместо Битова. Вчитайтесь в его последние, посвященные Андрею Платонову штудии, чего тут больше — да всего больше, кроме человека. Артистизм и мастерство — это да. То ли Пруст гуляет по переделкинским лесным опушкам, усыпанным пустыми бутылками, то ли Битов мечтательно бредет с книжкой по Елисейским Полям. Что и говорить, Платонов велик и непрост, но как же при этом непрост и велик Битов, настолько, что весьма затруднительно добраться до понимания, что же такое для русской души платоновская проза и его неповторимый язык.
Это произошло потому, что два стиля пустились в кружевное соревнование, причем Платонов стоял молча, ибо, естественно, не мог ничего возразить обволакивающим приемам своего интерпретатора.
Тем же вечером, 3 октября 2009 года, включил телевизор — и тут в рифму старый фильм “В четверг и больше никогда” по сценарию А. Битова. Каюсь, я недооценил эту картину в свое время, и как же хорошо она смотрелась сегодня, как чудно и просто соединились в ней А. Эфрос, Л. Добржанская, О. Даль. И. Смоктуновский с ручным вороном на плече. И все благодаря Битову.
Когда он поэт, когда внутри дышит любовь, тогда и слова сбрасывают с себя все лишнее, а к нам возвращается не просто умный и утонченный, но прежде всего человечный художник.
* * *
Станислав Юрьевич Куняев с молодости не брезговал доносами в партийные органы, которые, будучи секретарем правления Московской писательской организации, оформлял как “сигналы” и “докладные записки”. После известной дискуссии семьдесят седьмого года “Классики и мы” одну из таких бумаг я держал в руках и внимательно читал, ибо речь в ней шла именно обо мне как организаторе вышеупомянутого зловредного диспута и потворщике еврейского влияния в литературной среде. Да и в театральной тоже, имея в виду чеховские постановки А.В. Эфроса и его выступление на дискуссии. Время как бы поворачивалось вспять, в эпоху борьбы с космополитизмом. Спасибо Леониду Матвееву, секретарю горкома партии, чья жена была актрисой театра Эфроса, и он, Матвеев, фактически нарушая партийную конфиденциальность, показал мне куняевское сочинение.
Я не верю в истовость Куняева, в его русофильские экстазы. Настоящий благородный русский человек совестливо поостерегся бы действовать подобными методами против своих оппонентов. Не с Мамаем же, не с польской интервенцией тысяча шестьсот двенадцатого года… Любовь к России носят у сердца, а не разбрасывают сомнительными сочинениями в стихах и прозе, отрицая чужелюбие во имя патриотизма.
Впрочем, православной складки в нем никогда не ощущалось. Куняев был и остается поэтом комплекса неполноценности. Ему было как бы недодано в свое время признания и почета, и его направление приняло отрицательный и узкий характер.
Еврейский вопрос погубил русского поэта Станислава Куняева.
* * *
Юрий Федорович Карякин — один из редких людей, которые повлияли на мою жизнь и убеждения.
Он старше, и долгие годы я время от времени чувствовал на себе его невидимый взгляд и старался не слишком разочаровывать Карякина. Шло это от понимания его значения как человека гражданской и политической чести, талантливого литератора, прошедшего сложный духовный путь от пламенного коммуниста до свободного мыслителя, впрочем, по-прежнему пламенного, но уже в стиле своего главного героя — Достоевского.
За две недели до тридцатилетия Марк Болан погиб в трагической катастрофе. Машина, пассажиром которой был рок–идол, ехала рано утром по одной из узких дорог Южного Лондона, и когда на её пути оказался горбатый железнодорожный мост, она потеряла управление и врезалась в дерево. Он скончался мгновенно. В тот же день национальные газеты поместили новость об этой роковой катастрофе на первых страницах. Мир поп музыки был ошеломлён. Сотни поклонников оплакивали смерть своего идола, едва не превратив его похороны в балаган, и по сей день к месту катастрофы совершаются постоянные паломничества с целью повесить на это дерево наивные, но нежные и искренние послания. Хотя утверждение, что гибель Марка Болана следовала образцам многих его предшественников спорно, тем не менее, обозревателя эфемерного мира рок–н–ролла со всеми его эксцессами и крайностями можно простить за тот вывод, что предпосылкой к звёздности является готовность претендента умереть насильственной смертью до своего тридцатилетия, находясь на вершине своей карьеры.
Часто слышишь, «Если ты помнишь шестидесятые, тебя там не было». И это отчасти правда, так как никогда не было выпито, не скурено книг и не использовано всевозможных ингредиентов больше, чем тогда. Но единственной слабостью Таппи Райта были женщины. Отсюда и ясность его воспоминаний определённо самого невероятного периода во всемирной истории, ядро, которого в британской культуре, думаю, составляло всего каких–нибудь пять сотен человек, и Таппи Райт был в эпицентре этого кратковременного вихря, который изменил мир. Эту книгу будешь читать и перечитывать, часто возвращаясь к уже прочитанному.
Редкая музыкальная одаренность, неистовая манера исполнения, когда у него от бешеных ударов по клавишам крошатся ногти и кровоточат пальцы, а публика в ответ пытается перекричать звенящий голос и оглашает концертные залы ревом, воплями, вздохами и яростными аплодисментами, — сделали Элтона Джона идолом современной поп-культуры, любимцем звезд политики и бизнеса и даже другом королевской семьи. Элизабет Розенталь, американская писательница и журналистка, преданная поклонница таланта Элтона Джона, кропотливо и скрупулезно описала историю творческой карьеры и перипетий его судьбы, вложив в эту биографию всю свою любовь к Элтону как неординарному человеку и неподражаемому музыканту.
Первая часть книги Л.Млечина «Алиби для великой певицы» (из серии книг «Супершпионки XX века») посвящена загадочной судьбе знаменитой русской певицы Надежды Плевицкой. Будучи женой одного из руководителей белогвардейской эмиграции, она успешно работала на советскую разведку.Любовь и шпионаж — главная тема второй части книги. Она повествует о трагической судьбе немецкой женщины, которая ради любимого человека пошла на предательство, была осуждена и до сих пор находится в заключении в ФРГ.
Театральный путь Алексея Владимировича Бородина начинался с роли Ивана-царевича в школьном спектакле в Шанхае. И куда только не заносила его Мельпомена: от Кирова до Рейкьявика! Но главное – РАМТ. Бородин руководит им тридцать семь лет. За это время поменялись общественный строй, герб, флаг, название страны, площади и самого театра. А Российский академический молодежный остается собой, неизменна любовь к нему зрителей всех возрастов, и это личная заслуга автора книги. Жанры под ее обложкой сосуществуют свободно – как под крышей РАМТа.
Перед вами необычайно смешные мемуары Дженни Лоусон, автора бестселлера «Безумно счастливые», которую называют одной из самых остроумных писательниц нашего поколения. В этой книге она признается в темных, неловких моментах своей жизни, с неприличной открытостью и юмором переживая их вновь, и показывает, что именно они заложили основы ее характера и сделали неповторимой. Писательское творчество Дженни Лоусон заставило миллионы людей по всему миру смеяться до слез и принесло писательнице немыслимое количество наград.