Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - [168]

Передавая эту версию, я хочу только сказать, что в нашем ведомстве благодаря Терещенко были осведомлены о взглядах Временного правительства и в то же время знали воззрения Ставки, где у нас с самого начала войны была дипломатическая канцелярия, которой к моменту корниловского кризиса заведовал князь Г.Н. Трубецкой. В высшей степени странную роль играл помощник правительственного комиссара (Филимоненко) Фонвизин, наш чиновник, о котором я упоминал в начале настоящих записок, ставший к этому времени из дореволюционного секретаря константинопольского посольства и камер-юнкера страстным поклонником Советов и интернационалистических воззрений (при Милюкове — запись в кадетскую партию). Незадолго до корниловских дней он приезжал в Петроград и завтракал в министерстве в нашем Обществе бывшего Азиатского департамента, где и он и я были членами и я ежедневно завтракал. Он был в восторге от Советов и армейских комитетов, говорил, что это все люди с высшим образованием и представляют из себя подлинный цвет русской интеллигенции. Фонвизин, совсем ещё молодой человек 29–30 лет, ушёл из министерства и беззастенчиво проделывал то, что ретроспективно можно было бы назвать «советской карьерой». Он не был большевиком, но называл себя «левым эсером» — таково было это пикантное, но совсем не единичное обращение в иную веру бывшего молодого придворного и дипломата.

Как я только что сказал, самое поразительное в начале корниловскиех дней — это спокойная уверенность М.И. Терещенко, которую он старался сообщить всем, уверенность, имевшая, несомненно, какое-то объективное основание. За несколько часов до обнародования воззвания Временного правительства с объявлением Корнилова изменником Петряев, у которого я был по одному делу и которого спросил о положении Временного правительства, сказал мне, что он уверен, что всё кончится благополучно, что никакого разрыва между правительством и Корниловым не произойдёт и что с минуты на минуту будет образован «боевой комитет» из трёх лиц — А.Ф. Керенского, Н.В. Некрасова и М.И. Терещенко, каковому будет передана диктаторская власть над всей Россией.

Когда я с удивлением спросил, почему же столь боевое название для новой Директории и как это совместить с его уверенностью, что всё кончится благополучно; если такой «боевой комитет» действительно образуется, то скорее надо ждать чего-то вроде гражданской войны, Петряев ответил, что корниловское выступление есть, несомненно, «подрыв» престижа Временного правительства и диктатура названных трёх лиц есть «тактический ход», чтобы этот престиж поднять и взять бразды правления в «железные руки», дабы предупредить возможность выступлений справа и слева; что как только этот «боевой комитет» будет образован, то он войдёт в переговоры с Корниловым, заставит его отказаться от выступления и потребует торжественного отречения от него. Петряев не только не имел вида человека, выболтавшего правительственную тайну, но попросил меня как секретаря комитета сообщить новость Урусову и другим членам комитета, дабы успокоить их насчёт твёрдых намерений Временного правительства путём диктатуры предохранить Россию от потрясений.

После выпуска воззвания Временного правительства уже никакой почвы для «соглашения» не оставалось, и в эти серые, дождливые петербургские дни мы с трепетом ожидали, чем кончится корниловское выступление. Дожидаясь приёма у Терещенко, в приёмной министра собрались от Нератова и Петряева все высшие чины министерства, единодушно высказывая надежду, что Корнилов победит. Это собрание ближайших помощников министра, открыто высказывавшихся против него, мне напомнило то, что было ровно год назад, при Штюрмере, когда точно так же вокруг него было безвоздушное пространство. Мы слишком хорошо знали Терещенко, чтобы относиться к нему, как к Штюрмеру, но мы также знали, что, как бы мил и симпатичен ни был он как человек, как член Временного правительства он был уже теперь на противоположной стороне.

Вспоминались именно теперь оказавшиеся пророческими слова Терещенко, говорившего в начале своего министерства, что если мы при Штюрмере служили, хотя и не симпатизировали ему, то и при нём, несмотря на разность взглядов, будем продолжать нести службу. Эти слова сбылись, так как теперь именно образовалась эта «разность взглядов», которой вначале не было, ибо то, что Терещенко тогда называл «взглядами», мы называли «тактикой».

Финал корниловского выступления и самоубийство генерала Крымова, которого у нас многие знали как серьёзного и порядочного человека, — всё это создало пропасть, временную во всяком случае, между правительством и ведомством. Думаю, что таково же было настроение и других ведомств, судя по новому поведению Союза союзов всех ведомств, который всё больше и больше ввязывался в политику. Образование Директории из пяти лиц, куда попали и все три лица, которые должны были образовать «боевой комитет», указывало победу во Временном правительстве более умеренных взглядов: диктатура трёх и Директория из пяти — не совсем то же самое, это было ясно нам, посвящённым в подробности колебаний правительства. Было ясно и то, что если после июльских дней Временное правительство не решилось прибегнуть к полной ликвидации большевиков, то не решится оно и теперь искоренить «корниловцев» (слово, которое тогда не было в ходу, но стало ходовым позже).