Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - [147]

Ледницкий, Грабский, Шебеко, барон Ропп и другие польские делегаты, с такой неприязнью встретившие саму постановку вопроса, который, при условиях крайне благоприятного решения Временным правительством польского вопроса вообще должен был бы из чувства элементарного такта быть разрешён хотя бы в принципе так, как он после продолжительных и местами довольно острых прений был решён комиссией, выказали здесь и отсутствие понимания самой проблемы. Как я указывал, распределение долга и определение его оснований, как-то: площадь отходящей территории, количество населения, ценность природных богатств, торгово-промышленная и сельскохозяйственная мощность данной территории, — представляли крайне сложную и запутанную практическую проблему, и защита польских интересов должна была бы сосредоточиться на этом, а не на отрицании бесспорных положений международной практики и международного права.

Стремление неизменно ставить вопрос идеологически в практических государственных делах всегда оставляло неприятный привкус излишней полемики, что, конечно, отнюдь не способствовало надлежащему дружественному тону русско-польских отношений. Государственная неопытность и стремление к полемике в плоскости самых скользких исторических воспоминаний — вот отличительная черта польской части комиссии Ледницкого, продолжавшей свои работы до самого большевистского переворота. Позже, когда поляки вникли, наконец, в существо поднятого Шателеном вопроса и ужаснулись его практической сложности, явно испугавшись встречи с опытными русскими чиновниками, они попросили отложить рассмотрение финансовых долгов русской части Польши «до детального ознакомления с вопросом», на что было дано согласие. Только в октябре, то есть накануне самого большевистского переворота, этот вопрос снова был поднят, и Грабский, докладчик с польской стороны, по-видимому подготовившись, стал уже конкретнее указывать на отдельные основания оценки участия Царства Польского в общегосударственной жизни России, но замечания его и тогда отличались крайней теоретичностью. Об этом, впрочем, я расскажу подробнее при описании этой фазы жизни Временного правительства и нашего ведомства.

МИД и национальный вопрос в России

Очень существенная перемена в русско-польских отношениях состояла в том, что наряду с польским вопросом в министерство Терещенко был поднят и вопрос литовский. Для того, однако, чтобы перейти к нему, я должен предварительно коснуться отношения вообще Терещенко и нашего ведомства к национальному вопросу в России. Здесь надо прежде всего отличать позицию дипломатического ведомства, с одной стороны, и личную роль М.И. Терещенко как члена Временного правительства в решении национальных вопросов вообще — с другой.

Что касается последнего — личной роли Терещенко, то я не буду её касаться, потому что эта личная роль не связывалась им самим с его министерством. Если бы Терещенко оставался министром финансов, как это было в начале деятельности Временного правительства, то, весьма вероятно, он принял бы и в этой роли участие, скажем, в решении Временным правительством украинского вопроса. Можно сожалеть, что в глазах иностранцев известная поездка Терещенко с Керенским в Киев была сочтена за какое-то договорное соглашение не существовавшей тогда Украины и России именно потому, что здесь участвовал русский министр иностранных дел. Такого рода комментарии появились прежде всего в австро-венгерской и германской прессе, а уже затем проникли в союзную печать и вызвали запросы к нашим послам и посланникам, как понимать это соглашение и вводится ли этим самым украинский вопрос в орбиту международной политики или же он по-прежнему считается «внутренним русским».

Эти запросы, вызванные соответственными комментариями иностранной прессы и тем интересом, который украинский вопрос, естественно, вызывал у союзников и у наших врагов, и должны были явиться поводом для неизбежно тонкого различия в отдельных выступлениях Терещенко. Очевидно, всякий министр иностранных дел является одновременно и членом своего правительства и, следовательно, может принимать участие в решении всех общегосударственных проблем страны. Но, с другой стороны, положение министра иностранных дел в составе кабинета всегда особое, так как для иностранцев он остаётся руководителем внешней политики государства, и слишком яркое участие его в каком-либо до сих пор считавшемся внутренним вопросе может не без основания рассматриваться как перенос его в разряд международных. Дело личного такта и умения — размежевать эту двойственность политической физиономии министра иностранных дел в каждом правительстве.

В частности, что касается Украины, то с самого начала войны Австро-Венгрия и Германия по вполне понятным причинам старались ввести украинский вопрос в число больших вопросов мировой политики. Россия же до Февральской революции самым решительным образом не допускала никаких дипломатических переговоров по этому предмету, отвергая всякую аналогию с вопросом польским, например. После Февральской революции Временное правительство не издало ни одного акта, который можно было бы счесть за перенос украинского вопроса в число международных, оно по-прежнему продолжало считать его чисто внутренним делом России.