Записки Ивана Степановича Жиркевича, 1789–1848 - [30]

– Не ушиблись ли? Какая эта бригада и рота?

Сделав первые ответы по-русски, на прочие вопросы я стал отвечать по-французски и тем видимо облегчил королю разговор со мной. Тут озадачило меня новое обстоятельство: орудия благополучно заезжали на углу, делая повороты направо. Король стал у самого угла, я – с правой у него стороны. На углу случились деревья и проточная канава, а прислуга около орудий с правой стороны, не зная и не быв предупреждена, что король стоит у нашего угла, каждый возле него обхватывал дерево и перескакивал канаву. Я же, не имея возможности никак пособить этому неустройству, только разводил руками и хмурил лицо при каждом их прыжке. Король в самых милостивых и благосклонных выражениях благодарил меня за порядок и за веселый и бодрый вид людей, продержал меня около себя еще с четверть часа; затем пришлось мне показать королю еще новый спектакль. Прямо к нам подошли наш обоз и запасные лафеты, нагруженные разным хламом, и поверх всего этого на каждом возу стояли клетки с курами, утками и др. птицами; лежали связанные бараны и телята купленные, а вернее всего, забранные во владениях его королевского величества. Все это кричало, кудахтало, мычало, и вместо того, чтобы пройти мимо короля как можно скорее, начали ровняться и заезжать по два в ряд. Насилу кончилось мое мучение, и, получив от короля еще привет, мы расстались с ним. Чего не случается в походе!

Недостанет слов описывать, как мы были принимаемы, следуя через Силезию, Саксонию до Люцена. Там, где проезжал государь, не только в городах, но и в селениях, въезды украшались арками, цветами, флагами и на всех возможных языках надписями, и мы всегда бывали первыми, которые проходили под этими триумфальными воротами. Государя везде встречали толпы народа, во главе которого стояли самые красивые девушки, все в белом, и усыпали путь его целым дождем цветов. А Силезия и Саксония не бедны красавицами! У каждого въезда приветствовали государя речами многоглаголивые немцы, называя его не иначе как «ангелом и спасителем». Нас же встречали с самым искренним радушием, а хлеб-соль – по средствам каждого хозяина, но всегда в довольстве: а хозяйки или хозяйские дочери непременно и сплошь все в нас влюблялись! Было время…

В половине апреля 1813 г. мы вступили в Дрезден, где провели праздник Св. Воскресения Христова. Наша рота квартировала в версте от города, по дороге к Лейпцигу, в деревне Лабгейде. Я стоял на квартире вместе с Лодыгиным. Хозяева у нас были необыкновенно милые и для нас дали немецкий спектакль; играли комедию Коцебу[209] – весьма мило, в особенности две хозяйские дочери. 15 или 16 апреля мы опять тронулись в поход, а князь Кутузов оставался по нездоровью в Бунцлау. Через три перехода мы подошли к Люцену.[210] Перед этим по общему согласию товарищ наш, прапорщик князь Трубецкой, отправился в Альтенбург для закупки нам разных запасов, как то: сахару, кофею, сыру и т. п. и возвратился к роте 21 апреля утром, в то самое время, когда мы уже выстроились в линию перед сражением, а все запасы с поспешностью были положены в зарядный ящик моего орудия, где также лежал мой офицерский знак. Первый неприятельский выстрел попал в нашу провизию и взбросил ее на воздух.

Кутузов в это время считался главнокомандующим всеми нашими армиями, а 1-й западной армией командовал Тормасов.[211] 21 апреля мы в первый раз сошлись с пруссаками на походе, и я помню, как кавалерия их, в одном селении, переходя с правой стороны на левую, часа два задерживала поход наш.

Тотчас за деревней нашли мы Тормасова, лежащего на траве под деревом и окруженного адъютантами; нас удивило, что он при нашем прохождении даже не приподнялся, чтобы взглянуть на нас! Пройдя несколько саженей, нас остановили в колонне позади прусских войск. Правее нашей роты стояли Преображенский и Семеновский полки, тоже в колоннах. Подъехал государь к войскам и, поздоровавшись, сказал:

– Ребята! Вот ваш главнокомандующий! – указывая при этом на графа Витгенштейна.[212] – Поздравьте его хорошенько победой!

Едва «ура» раздалось в линиях, как открылась канонада впереди нас между пруссаками и французами. Государь в ту же минуту, сказав Лодыгину:

– Будьте готовы и ждите приказаний! – поскакал вперед, к линии, вправо от нас. Не прошло полчаса, к нашей роте подскакал флигель-адъютант прусского короля и объявил, что государь велел нам идти вперед. В дивизионной колонне, с песенниками впереди, мы тронулись с места. Государь с прусским королем стояли на небольшом возвышении у Гросс-Гершена, где, как говорят, в Тридцатилетнюю войну был убит Густав-Адольф.[213] Когда мы подошли ближе, государь, отделясь от толпы, шагом подъехал к нам и сказал:

– Молодцы! Спасибо! Смотрите поработайте, когда будет нужно, а теперь стой!

Простояли мы тут с полчаса. Прусский король, окруженный огромной свитой, подъехал мимо нас к своей кавалерии, которая была влево выстроена в линию, и в это самое время из-за деревни, бывшей у нас перед глазами, полетела куча ядер. Король, не смешавшись, даже не прибавив шагу, продолжал свой путь по кавалерийской линии. К нам подскакал флигель-адъютант с приказанием государя немедленно выстроиться косым фронтом, подав левый фланг батареи вперед так, чтобы можно было анфилировать деревню. В то же время гвардейские егеря пошли в атаку, на деревню. Исполнив приказание, мы открыли сильный огонь и держались часа с полтора в виду самого государя. Но так как фланг наш был очень выдвинут, то французы, поставив новую батарею, взяли нас во фланг, смешали в кашу, и в продолжение нескольких минут мы потеряли одного офицера и около шестой части прислуги; у нас подбили пять лафетов под орудиями, так что мы едва утащили ноги, сопровождаемые тучей ядер с фланга и с фронта. Отойдя за кавалерию, начали мы немного исправляться, и в это время она свернулась в колонны. Наступили сумерки, мы прошли еще несколько назад; остановились, отпрягли лошадей и часть из них отправили за дровами и за соломой. Наконец совсем стемнело. Около 10 часов внезапно впереди из пехотной колонны, стоявшей у нас правде, раздалась ружейная пальба батальным огнем. Потом говорили, будто бы наш или прусский какой-то разъезд подъехал близко к пехоте, которая приняла его за неприятеля. Эта перестрелка указала французам точку расположения пехоты, и они со всех своих батарей открыли туда быстрый и непрерывный огонь. Несмотря на наше отдаление, и к нам залетело несколько ядер; само собой разумеется, что это произвело у нас тревогу и беспорядок, но нельзя себе представить, что сделалось с прусской кавалерией, стоявшей пред нами! У них тоже все приготовлено было к покою: всадники спешены, лошади размундштучены и подпруги ослаблены; часть людей отправлена тоже за дровами и за соломой, а те, которые оставались при конях, имели в поводу по три и четыре лошади. Все это внезапно смешалось и понеслось назад. И мы, которые сражались со второго часу дня, причем не только не потеряли ни одного шагу места, а, напротив, значительно подались вперед, должны были без видимой причины спасаться бегством. К счастью, французы за темнотой не видали всей нашей суматохи и не воспользовались ею как следует, иначе мы поплатились бы дорого. К утру за какой-то небольшой речкой начали собираться наши расстроенные отряды, и опять началась наша ретирада.